Савуа больше не поглядывает на часы. И когда в карманезвонит телефон, не отвечает. Дело оказывается сложнее, чем представлялось емупоначалу.

— То есть вы согласны со мной?

— Согласен, — отвечает легендарный сыщик изСкотланд-Ярда, раскрывший пять преступлений, которые считались безнадежными«глухарями».

— Так на каком же основании вы все-таки считаете, чтомы имеем дело с серийным убийцей?

Моррис улыбается. Наконец-то этот инспектор началприслушиваться к его словам.

— На основании того, что в совершенных им убийствахполностью отсутствуют мотивы. У всех — ну, или у большинства таких преступников— есть то, что мы называем «почерком»: они выбирают определенный тип жертвы —гомосексуалиста, проститутку, бездомного бродягу, любовников, прячущихся вукромных уголках, и т. д. Есть другие: они убивают потому, что не всостоянии подавить это побуждение. Удовлетворив его, останавливаются до техпор, покуда импульс не возникнет вновь. Я думаю, ваш подопечный — из таких.

— Тут есть о чем подумать… Преступник действует оченьизощренно и нестандартно. И всякий раз убивает по-разному — стилетом, ядом,голыми руками… Он прекрасно знает анатомию, и пока для нас это единственнаязацепка. Надо полагать, свои убийства он спланировал заранее и довольно давно,потому что яд так просто не достанешь, а значит, мы вправе отнести его ккатегории «исполняющих миссию», хоть и не можем определить, какую. И еще одинвозможный след: при убийстве торговки сувенирами он использовал прием русскогобоевого искусства, называемого самбо.

Я мог бы пойти дальше и отнести к числу его характерных илиизлюбленных методов то, что он сближается с будущей жертвой, вступает с нею вдружеские отношения. Но — не получается… В эту схему не укладывается убийство,совершенное на многолюдном приеме, в павильоне на пляже. Мало того что жертвусопровождали двое телохранителей, которые должны были бы отреагировать, онанаходилась под наблюдением агентов Европола.

Русский? Савуа думает, не позвонить ли помощникам — пустьсрочно проверят все отели. Поищут русского, приблизительно лет сорока, хорошоодетого, седеющего…

— То, что было применено самбо, еще ни о чем неговорит. — Моррис как истинный профессионал в очередной раз словно читаетего мысли. — Вот в другой раз он применил кураре. Не будете же вы на этомосновании считать его индейцем из амазонской сельвы?!

— Так что же делать?

— Ждать следующего преступления.

Золушка!

Ах, если бы люди больше верили в волшебные сказки дапоменьше слушали своих жен, мужей и родителей — им все на свете кажетсяневозможным, — они иногда испытывали бы то же самое, что она — сейчас, всалоне одного из бесчисленных лимузинов, медленно, но неотвратимо приближающихсяк ступеням, к красному ковру, к самому главному подиуму на свете.

С нею рядом — Звезда, с улыбкой на устах, в строгом беломкостюме. Спрашивает, волнуется ли она. Разумеется, нет: в прекрасных снах небывает ни волнения, ни нервозности, ни страха, ни тоски. Там все прекрасно ивсе происходит как в кино, где героиня после страданий и борьбы всегдаосуществляет то, о чем мечтала.

— Если Хамид Хусейн не передумает двигать свой проект,если фильму сужден успех, которого он от него ждет, приготовься — будут в твоейжизни еще такие минуты.

«Если не передумает»? Как? Разве это еще не решено?

— Но ведь я подписала контракт, когда примеряла платьяв «Комнате подарков»…

— Забудь, что я сказал! Не хочу портить тебе торжество…

— Нет-нет, продолжайте.

Знаменитый актер ждал от глупой девчонки именно такогоответа и с огромным удовольствием исполняет ее просьбу:

— Знаешь, мне приходилось участвовать во многихпроектах — они открывались и потом закрывались. Таковы правила игры, сейчастебе об этом нечего тревожиться…

— А как же контракт?

— Контракты существуют для адвокатов, которыезарабатывают на них деньги. Пожалуйста, забудь все, что я сказал. Наслаждайсяэтой минутой.

Минута меж тем приближается. Машины движутся медленно, даваявозможность зевакам заглянуть внутрь, увидеть, кто там сидит — пусть и череззатемненные стекла, отделяющие избранных от простых смертных. Звезда приветливокивает. Люди стучат в окна автомобиля, прося опустить стекло хоть на миг —получить автограф, сделать снимок.

Звезда продолжает кивать все так же приветливо, словно неслышит или не понимает, чего от него хотят, и пребывает в уверенности, чтоодной его улыбки довольно, чтобы озарить мир.

А снаружи — настоящее столпотворение с элементами массовогопсихоза. Пожилые дамы с переносными раскладными стульчиками, на которых сидели,должно быть, с самого утра с вязанием в руках; господа с пивными животами,умирающие с тоски, но обязанные, тем не менее, сопровождать здесь своих жен,расфуфыренных так, будто это им предстоит идти по красному ковру; дети, непонимающие решительно ничего, но чувствующие: происходит что-то интересное.Черные, белые, желтые люди всех возрастов, отделенные металлическими барьерамиот узкого коридора, по которому катят лимузины, всей душой хотят верить, чтооказались всего в каких-нибудь двух метрах от величайших идолов, хотя на самомделе дистанция эта — во много сотен тысяч километров. Ибо от живых легенд эпохипублику отделяют не только кордоны и стекла машин, но и шанс, возможность,талант.

Талант? Да, ей хочется думать, что и он идет в зачет, хотьона и знает, что дистанцию, а вернее — непреодолимую пропасть создают бросающиекости боги: это они определяют, кому быть в числе немногих избранных, а комупредназначено лишь рукоплескать, обмирать от восхищения или — когда потокустремится по другому руслу — злословить.

Звезда делает вид, будто разговаривает с ней, но на самомделе лишь поглядывает на нее и беззвучно шевелит губами, в меру своегонедюжинного актерского мастерства имитируя беседу. И не получает от этого удовольствия:Габриэла мгновенно понимает, что он не хочет разочаровывать толпящихся вокругпоклонников, однако и кивать, кланяться, расточать улыбки и воздушные поцелуиему уже невмоготу. Но вот он произносит наконец:

— Ты, наверное, думаешь — какой высокомерный циник…каменное сердце… Если когда-нибудь доберешься до своей цели, поймешь, что ячувствую сейчас. Выхода нет. Успех порабощает в той же мере, в какой иразвращает, и в конце дня, в постели с другим или другой спросишь себя: астоило ли? Почему я так желал этого?

— Продолжай.

— Сам не знаю, зачем я тебе это рассказываю.