Выпросили у сговорчивого дядьки Романа лодку, мол, сплавать надо на остров посмотреть, не появились ли там, в молодом сосняке, рыжики, и, не спросясь родителей, поплыли. Добраться до Прорвы не удалось. Ещё до заплыва в протоку, на середине Конного, застала буря. Разом взбугрились крутогорбые, с белью, волны. Лодку зашвыряло с гребня на гребень. Переполох! Ладно, не стали сопротивляться, не мешкая повернули к острову, тем и спаслись. Переночевали.

Деревня на ноги поднялась: потерялись ребятишки! Утром на поиски по разным путям поплыли несколько мужиков. Отец Василий Иванович отправился к протоке, догадывался (я приговаривался с ним сплавать): ребята соблазнились на Прорву.

К полудню отец вернул неудачливых путешественников домой. Мать всыпала мне, наверно, побольше, чем выпало на долю дружков, а отец, чтоб успокоить, пообещал взять на Прорву. С первым же ближайшим помолом.

Но случилось это лишь через год. Отец скопил центнера два пшеницы, покупал то у одного, то у другого из подгулявших мужиков, коими были колхозники с ближних заимок. Приходили они чаще под вечер и стучали в окно:

– Василий, калачей хочешь?

Отец выходит на улицу, проводит гостя в сени. Гость весело похохатывает:

– Пуд. Ровным весом.

– Сколя должен?

– Как водится, известное дело… три карбованца.

Продавец уходит довольный. Рад и отец. Кто же не порадуется хлебу!

В чулане подготовлен длинновязый холщовый мешок. Отец зовёт кого-нибудь попридержать и осторожно ссыпает зерно. Так и набралось за год. Теперь есть с чем появиться на Прорве. Как подобает. С тощим запасом, говорили подкаменцы, мельник принимает неохотно, намекает на то, чтобы ехали с помолом на крохотные мельницы.

Сборы начались с вечера. Отец кое-где залил свежим варом щели на днище лодки, укрепил уключины, положил к вёслам, чтобы не забыть, бечеву. Я вертелся возле отца. Мать, проходя мимо, отговаривала плыть. Дело опасное. Слышала, как одного неосторожного помольщика затянуло потоком воды в проран. Да и с самой-то плотины недолго сорваться.

Но материны предостережения казались всего лишь намерением задержать дома. Не страшен мне никакой проран – подходить к нему не буду, погляжу издали на бурлящий поток, и того хватит. Мне посмотреть самое главное – мельничное сооружение и то, как получается мука, из которой мать состряпает вкусные калачи. Поесть их шибко охота, при мысли о них горло слюною затягивает. Знал и то, навеки запомнил, что если нет муки – значит, голод. Испытал в тридцатые годы. Когда в доме не было ни крошки хлеба, с видом бывалого хозяина шёл в опустевший амбар мести сусеки. От добрых нэпмановских времён там оставалась мука. Выметал куриным крылом или голиком из берёзовых прутьев. Наскребу в миску две-три пригоршни и стремглав домой:

– Мам, посмотри! – миску держу бережно, будто в ней превеликое богатство. – На калач хватит?

– Какой же калач, Серёжа, – с тоскою вздыхает мать. – Лепёшки и то ладно.

А всё равно приспевшее радостное чувство ласкает сердце.

Плыли по протоке. Остров Конный вот-вот кончится, смутными очертаниями показался его хвост, а напротив Конного, справа по течению, головасто выпятился и упал в низовье, разделяя на два рукава Ангару, красавец Марахтуй.

Отец взмахивает вёслами неторопливо, мелодично булькает, расходясь рябью, голубая вода. Протоку озарило высунувшееся из-за прибрежных гор огнеликое солнце. Прибавилось красоты и простора, а в моей душе тревожной радости.

Течение замедлилось. Смотрю неотрывно вперёд. Вдали, посреди протоки, неясный в сиянии яркого утреннего света, показался силуэт.

– Тять, вон, наверно, Прорва завиднелась! Отец обернулся:

– Она.

Наблюдаю, как силуэт постепенно обретает очертания прямоугольного строения, оно вырастает, поднимается ввысь.

Будь на телеге, немедля соскочил бы и помчался во весь дух посмотреть раньше отца на нэпмановское чудо… Уже и плотину видно, и слыхать, как, сердясь, бурлит в теле самой запруды стеснённая ею вода.

Лодка коснулась острова чуть выше плотины. Отец, вынимая из уключин вёсла, сказал:

– Слава богу, приплыли. Теперь бы смолоть побыстрее да получше, – перешагнул через борт лодки и отправился разыскивать мельника. Меня оставил сторожить.

Вот наказание! Сижу на корме и сержусь. Мог уже пробежать по плотине и посмотреть мельницу, а тут стой, как часовой на карауле. Почему так распорядился отец? Побоялся, что лодка отчалит от берега и чертыхнётся в адовый проран. Так мне всё равно не сладить, если её от берега отобьёт течением.

Из приютившейся на взгорье сторожки вышел отец, рядом с ним дяденька. Мельник? Высокий, с крутыми плечами, шапкой густые русые волосы. Шагает твёрдо, размашисто. Мелковатый отец едва поспевает за ним. Я представлял мельника другим. Согбенным от круглосуточной суеты и раздраженным распрями с помольщиками старичком, с запылёнными мукой усами. «Не мельник! Кто-то другой. А всё равно, наверно, богатый человек, раз приставлен к столь завидному делу». Вспомнил, мать говорила: «Не ворует мельник, а люди сами несут». И ещё: «Мельник шумом богат»… Отец помахал рукой. Я понял: зовёт к себе – и в одно мгновение выпрыгнул из лодки. Мужики подождали.

– Сынишка? – спросил дяденька отца, а меня легонько похлопал по плечу. – Оно и видно: лицом-то весь на папаньку… Такая ж ямочка на подбородке.

Посмотрел на незнакомца и приметил на его правом виске, под прядью волос, изогнутый полумесяцем синий шрам. Воевал? Или в драке попало?

– Зовут меня Кирсан, фамилия Сверчков, – объяснил приветливый дяденька.

– Меня Серёга. Серёга Кашин.

Так я и познакомился тогда с Кирсаном Изотычем.

Иду следом за отцом с мельником, а в голову крадутся всё новые и новые мысли-загадки.

Кое-что прояснилось, когда мельник провёл по закоулкам строения. Вот внутри сруба – громадное колесо. Бешено хлещет вода. С натугой крутятся деревянные шестерни, валы. Шум, грохот. Вся мельница содрогается, как в ознобе.

Мельник позвал меня к широкому ларю. В него по жёлобу беспрерывно струилась мука. Небольшим деревянным совком помольщик, молчаливый дядька, загребал её и ссыпал в подвешенный на железные крючья мешок.

– А ну, подставляй, Серёга, ладонь, – сказал Кирсан, глядя на мучнистый ручей.

Протянул руку, её обдало теплом. Показалось, на вкус мука напоминает что-то знакомое, и разом вспомнил: свежие, только снятые с пода калачи.

Поднялись на второй этаж. От стремительно вращающегося жернова содрогнулся: вдруг сорвётся и разнесёт на брёвнышки строение.

– Страшновато? – спросил Кирсан.

– Ага.

– Не бойся. Вся оснастка в надёжности – ничто не оборвётся, не улетит…

Вышли на площадку с низинной стороны плотины. Оттуда, с высоты, хорошо просматривалась протока. Уровень воды заметно ниже, чем перед плотиной, кое-где даже виднеются рёлки, и потому мне показалось, что это будто другая протока, а не продолжение той, по которой приплыли. На минуту зажмурил глаза и почудилось: стою на капитанском мостике настоящего парохода, какие плавают по Ангаре…