Я смотрела, как он вонзается в мое тело – и как началасветиться его кожа, белым и перламутром. Он вонзался в меня, сияющий обелиск,будто сотканный из света, – и это не было гламором. Я лежала под ним, имоя кожа блистала лунным светом. Только для другого сидхе могло мое тело воттак сиять. Краски начали танец под его кожей, будто внутри него заплясалирадуги, пробиваясь к поверхности вспышками фейерверка сквозьхрустально-прозрачную воду.

В его глазах было лишь синее пламя за прозрачным стеклом.Короткие темные кудри развевались, словно ими играл невидимый ветер, и этимветром был Китто. Он был сидхе. Помоги нам Богиня, он был сидхе!

Оргазм ослепил меня потоком света и магии. Все, что я виделав этот момент, – белый свет и вспышки радуг вокруг. Все, что я чувствовала, –это свое тело, объемлющее его; словно место, где мы соединялись, былоединственной принадлежавшей реальности частью наших тел. Словно мы превратилисьв свет, воздух и волшебство, и лишь один якорь – точка соединения наших тел –удерживал нас, связывал нас, ограничивал нас. А потом и эта опора пала, когдаон проник в меня, и мы стали лишь светом, и цветом, и волшебством, инакатывающими одна за другой волнами наслаждения. Так, словно можно стать лишьсмехом, лишь радостью, стать самым лучшим, что только знаешь.

Я пришла в себя не сразу. Китто лежал на мне, недвижимый. Мывсе еще были соединены, наши тела еще светились мягко, как два костра, которыесгребли воедино перед долгой зимней ночью. Тепло, которое согреет ночлег,сбережет семью, охранит всех, когда придет холодная ночь.

Цветные вспышки еще метались по комнате, словно солнечныерадуги, отражающиеся от граней кристалла. Но здесь не было солнца, не былокристалла – только мы.

Ну, не только мы. Вокруг постели стояли стражи, вытянув кнам руки с открытыми ладонями. Я сосредоточилась и различила почти невидимыйбарьер, возведенный ими вокруг нас. Им пришлось составить священный круг, кругсилы.

Зазвучал глубокий голос Дойла:

– В следующий раз, Мередит, когда ты решишь собратьэнергию, способную поднять остров со дна моря, неплохо бы нам намекнуть.

Я моргнула и обратилась к нему, потому что он стоял ближевсех:

– Мы что-нибудь натворили?

– Похоже, мы успели вовремя, но новости, наверное,будут пестреть сообщениями о необычно высоких приливах. Нам нужно будетпроверить, выдержала ли сама земля такой выброс энергии.

Китто спрятал лицо у меня на груди и прошептал:

– Простите...

– Не проси прощения, Китто. Это нам нужно извиниться.Мы считали тебя гоблином из-за того, что ты наполовину их крови. Мы никогда не задумывалисьо значении того, что ты – наполовину наш.

Китто чуть повернул голову, взглянув на Дойла, и сноваспрятал лицо.

– Я не понимаю.

Его губы были почти у самой моей кожи, и даже когда всекончилось, ощущение его дыхания у груди бросило меня в дрожь.

Голос у меня был несколько сдавленным, но я все же сказала:

– Ты сидхе, Китто. Настоящий сидхе. Ты вошел в силу.

Он покачал головой, по-прежнему пряча лицо.

– У меня нет силы.

Я взялась за его щеки обеими руками и нежно подняла егоголову, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Ты – сидхе, один из сияющих. Теперь сила придет.

Его глаза испуганно расширились.

– Мы тебе поможем, – сказал Гален от дальнейстороны кровати. – Мы поможем тебе научиться владеть твоим волшебством.Это не так уж сложно – если уж я это смог, то любой сможет. – Он шутливоулыбнулся.

Китто не казался убежденным.

Движение где-то на краю поля зрения привлекло мое внимание,и я повернула голову и увидела Шалфея, опускающегося на раскиданную горуподушек. Он все еще мягко светился, будто драгоценная, золотая кукла. Лицо унего было заплаканным, следы слез блестели серебром на маленьких щеках. Чертызастыли в восторженной гримасе.

– Будь ты проклята, принцесса, и будь проклят этотсвежеиспеченный принц. Я заглянул на небеса и увидел их свет, а ныне я стою наземном берегу, потерянный. До самой этой минуты я не понимал, что это значит,что вы – сидхе, а я – нет. – Он закрыл лицо руками и разрыдался,свернувшись в калачик на атласной подушке. Крылья неподвижно замерли над егоспиной, почти позабытые.

Китто коснулся моей груди, и прикосновение отдалось легкойболью. Я увидела, что он укусил меня между грудей, немного не точно по центру,так что отметина частью приходилась на основание левой груди. Укус не болел,пока его не трогали. Он не был таким глубоким, как отметина у меня на плече,потому что ему и не нужно было быть глубоким. Секс восполнял недостатокнасилия. Рана должна была зажить быстро и полностью, но я почему-то знала, чтоэтого не произойдет. Я знала, что стану носить эту метку над сердцем всю жизнь.

– Прости, – прошептал он, словно прочел мои мысли.Я качнула головой, коснувшись его шелковой щеки.

– Я буду носить твою метку с гордостью, Китто. Несомневайся.

Он робко улыбнулся, а потом поднял руки, примерно тем жежестом, как в начале нашего секса. Я сперва заметила пятна крови на собственнойбелой коже. Он поранил меня больше, чем я думала. Потом я посмотрела на Китто иувидела отметины от моих ногтей от ключиц до талии. Кровавые ссадины по всейего прекрасной коже, на маленьких холмиках сосков. Один из сосков я прорезаладо мяса, и он кровоточил сильнее всего.

Была моя очередь сказать:

– Прошу прощения.

Он покачал головой, и теперь улыбка не была робкой.

– Ты меня отметила, а у нас это считается знакомнаивысшего признания. Да не сотрется эта метка.

Я обвела пальцем одну из отметин от ногтей, и он вздрогнул.

– Ты теперь – один из нас, Китто.

Дойл, словно угадав мое желание, приподнял футболку ипоказал Китто следы ногтей на своей черной коже.

– Ты – неблагой сидхе, – повторила я.

Китто отодвинулся от меня, за время беседы его телорасслабилось. Он лег рядом со мной, положив руку мне на талию, и во все глазасмотрел на мужчин у кровати.

– Моя мать была благой. Они бросили меня возле холмовгоблинов, оставили умирать. – Его голос был совершенно спокойным, какбудто он просто сообщал факт, что-то давно известное.

Дойл отпустил футболку и повернулся лицом к кровати:

– Мы – не благие.

Он не снял круг, установленный у кровати, а просто шагнул внего. Он поднял Китто за плечи. Китто казался испуганным, но не сопротивлялся.

Дойл запечатлел целомудренный поцелуй на лбу маленькогомужчины.