Эраст Петрович оказался в довольно широкой прихожей, прямонапротив медвежьего чучела с серебряным подносом — визитные карточки класть.Стеклянные глазки мохнатого зверя смотрели на попавшего в конфуз регистраторабезо всякого сочувствия.

— Кто? Зачэм? — коротко, с сильным ацентом спросилдворецкий, совершенно игнорируя вполне приличный английский Фандорина.

Эраст Петрович молчал, ни в коем случае не желая раскрыватьсвое инкогнито.

— What's the matter, John?[6] — раздалсяуже знакомый Фандорину звонкий голос. На устланной ковром лестнице, что, верно,вела в мезонин, стояла хозяйка, успевшая снять шляпку и вуаль.

— А-а, юный брюнет, — насмешливо произнесла она,обращаясь к пожиравшему ее взглядом Фандорину. — Я вас еще в Камергерскомприметила. Разве можно так на незнакомых дам пялиться? Ловок, ничего нескажешь. Выследил! Студент или так, бездельник?

— Фандорин, Эраст Петрович, — представился он, незная, как отрекомендоваться дальше, но Клеопатра, кажется, уже истолковала егопоявление по-своему.

— Смелых люблю, — усмехнулась она. — Особенноесли такие хорошенькие. А вот шпионить некрасиво. Если моя особа вам до такойстепени интересна, приезжайте вечером — ко мне кто только не ездит. Там вывполне сможете удовлетворить свое любопытство. Да наденьте фрак, у меняобращение вольное, но мужчины, кто не военный, непременно во фраках — такой закон.

* * *

К вечеру Эраст Петрович был во всеоружии. Правда, отцовскийфрак оказался широковат в плечах, но славная Аграфена Кондратьевна, губернскаясекретарша, у которой Фандорин снимал комнатку, заколола булавками по шву иполучилось вполне прилично, особенно если не застегиваться. Обширный гардероб,где одних белых перчаток имелось пять пар, был единственным достоянием, котороеунаследовал сын неудачливого банковского вкладчика. Лучше всего смотрелисьшелковый жилет от Бургеса и лаковые туфли от Пироне. Неплох был и почти новыйцилиндр от Блана, только немножко сползал на глаза. Ну да это ничего — отдать увхода лакею, и дело с концом. Тросточку Эраст Петрович решил не брать —пожалуй, дурной тон. Он покрутился в темной прихожей перед щербатым зеркалом и осталсясобой доволен, прежде всего талией, которую идеально держал суровый «ЛордБайрон». В жилетном кармашке лежал серебряный рубль, полученный от КсаверияФеофилактовича на букет («приличный, но без фанаберии»). Какие уж тут фанабериина рубль, вздохнул Фандорин и решил, что добавит собственный полтинник, —тогда хватит на пармские фиалки.

Из-за букета пришлось пожертвовать извозчиком, и к чертогуКлеопатры (это прозвище подходило Амалии Казимировне Бежецкой лучше всего)Эраст Петрович прибыл лишь в четверть девятого.

Гости уже собрались. Впущенный горничной письмоводитель ещеиз прихожей услышал гул множества мужских голосов, но время от временидоносился и тот, серебряно-хрустальный, волшебный. Немного помедлив у порога,Эраст Петрович собрался с духом и вошел с некоторой развязностью, надеясьпроизвести впечатление человека светского и бывалого. Зря старался — никто навошедшего и не обернулся.

Фандорин увидел залу с удобными сафьяновыми диванами,бархатными стульями, изящными столиками — все очень стильно и современно.Посередине, попирая ногами расстеленную тигровую шкуру, стояла хозяйка,наряженная испанкой, в алом платье с корсажем и с пунцовой камелией в волосах.Хороша была так, что у Эраста Петровича перехватило дух. Он и гостей-торазглядел не сразу, заметил только, что одни мужчины, да что Ахтырцев здесь,сидит чуть поодаль и что-то очень уж бледный.

— А вот и новый воздыхатель, — произнеслаБежецкая, взглядывая с усмешкой на Фандорина. — Теперь ровно чертовадюжина. Представлять всех не буду, долго получится, а вы назовитесь. Помню, чтостудент, да фамилию забыла.

— Фандорин, — пискнул Эраст Петрович предательскидрогнувшим голосом и повторил еще раз, потверже. — Фандорин.

Все оглянулись на него, но как-то мельком, видно, вновьприбывший юнец их не заинтересовал. Довольно скоро стало ясно, что центринтереса в этом обществе только один. Гости между собой почти не разговаривали,обращаясь преимущественно к хозяйке, и все, даже важного вида старик сбриллиантовой звездой, наперебой добивались одного — привлечь на себя еевнимание и хоть на миг затмить остальных. Иначе вели себя только двое —молчаливый Ахтырцев, беспрестанно тянувший из бокала шампанское, и гусарскийофицер, цветущий малый с шальными, немного навыкате глазами ибелозубо-черноусой улыбкой. Он, похоже, изрядно скучал и на Амалию Казимировнупочти не смотрел, с пренебрежительной усмешкой разглядывая прочих гостей.Клеопатра этого хлюста явно отличала, звала просто «Ипполитом» и пару разметнула в его сторону такой взгляд, что у Эраста Петровича тоскливо занылосердце.

Внезапно он встрепенулся. Некий гладкий господин с белымкрестом на шее только что произнес, воспользовавшись паузой:

— Вот вы, Амалия Казимировна, давеча запретили проКокорина судачить, а я узнал кое-что любопытненькое.

Он помолчал, довольный произведенным эффектом, — всеобернулись к нему.

— Не томите, Антон Иванович, говорите, — невытерпел крутолобый толстяк, по виду адвокат из преуспевающих.

— Да-да, не томите, — подхватили остальные.

— Не просто застрелился, а через «американскую рулетку»— мне сегодня в канцелярии генерал-губернатора шепнули, — значительносообщил гладкий. — Знаете, что это такое?

— Известное дело, — пожал плечами Ипполит. —Берешь револьвер, вставляешь патрон. Глупо, но горячит. Жалко, что американцы,а не наши додумались.

— А при чем здесь рулетка, граф? — не понял стариксо звездой.

— Чет или нечет, красное или черное, только б незеро! — выкрикнул Ахтырцев и неестественно расхохотался, глядя на АмалиюКазимировну с вызовом (так во всяком случае показалось Фандорину).

— Я предупреждала: кто об этом болтать будет,выгоню! — не на шутку рассердилась хозяйка. — И от дома откажу раз инавсегда! Нашли тему для сплетен!

Повисло нескладное молчание.

— Однако ж мне отказать от дома вы не посмеете, —все тем же развязным тоном заявил Ахтырцев. — Я, кажется, заслужил правоговорить все, что думаю.

— Это чем же, позвольте узнать? — вскинулсякоренастый капитан в гвардейском мундире.

— А тем, что налакался, молокосос, — решительноповел дело на скандал Ипполит, которого старик назвал «графом». —Позвольте, Amelie, я его проветриться отправлю.