плакать или смеяться? И почему у этого ангелочка такие изумительные волосы?

– Более красивых волос, чем у тебя, никогда не было на свете, Анна!

– Даже у твоей матери?

– Моя мать была прекрасна, Анна, и Черный Охотник предложил изобразить ее вот здесь, возле того, что ты называешь алтарем.

– Черный Охотник! – воскликнула девушка. – Он тебе давал советы? И знал, что ты делаешь этот рог для меня?

– Он помогал мне разработать план рисунка, когда мы вместе бродили в лесах на юге.

Девушка медленно перевернула рог и стала разглядывать остальную часть панорамы, вырезанной молодым художником.

– Вот это – Скрытый Город, – сказал юноша. – Он находится далеко отсюда, и ни один белый не знает в точности где – за исключением Черного Охотника. Город расположен в том месте, где индейцы племени сенека когда-то захватили в плен белых, задолго до того, как мы родились. Они не стали их убивать, намереваясь сделать частью своего племени. Там в основном живут женщины и дети, как говорит Черный Охотник, – примерно несколько сот. Когда-нибудь я отправлюсь взглянуть на них. В обществе Черного Охотника мне не будет грозить опасность.

Девушка снова крепко прижалась к юноше:

– Я до конца дней своих буду хранить и любить этот рог, Дэвид. Посмотри на закат! Какой багровый цвет – краснее крови! – Она слегка вздрогнула. – Становится прохладно, а у меня даже теплого платка с собой нет. Пойдем домой, Дэвид.

Глава II

Юноша повернулся и повел Анну по крутой тропинке, которая в скором времени привела их к ровному плато, поросшему гигантскими дубами. Сперва Дэвид шел позади, отставая лишь на один шаг, но только тропинка сделалась шире, он обогнал девушку и пошел впереди, держа наготове длинную винтовку. Глаза его оглядывали каждый кустик, уши насторожились, и ни один звук не мог миновать его слуха.

Анна шла позади него и тоже прислушивалась. В глазах ее светилась ласка. Она любила смотреть на Дэвида, когда он вот так шел впереди. Его ноги в мокасинах производили меньше шума, чем падающая листва, а юношеское тело могло бы поспорить гибкостью с пантерой.

Однажды ее отец как-то рассердился на него и назвал молодым зверем, который растет в глуши и станет со временем большим зверем, ни к чему не пригодным, кроме жизни в лесах. А она гордилась этим, невероятно гордилась своим Дэвидом! За последний год с ним произошла огромная перемена. Он теперь не был прежним мальчиком, товарищем по играм; не был юношей, которого она любила раньше. Он стал мужчиной. Мужчиной, внушавшим ей более глубокое чувство, чем та любовь, которую она питала к нему с детства. Мужчиной, который немного пугал ее и заставлял сердце биться совсем по-иному.

Прошлым вечером, когда старый сеньор Николя Сен-Дени после ужина курил свою большую трубку, а Анна присела на угол стола, стоявшего в читальне, отец вдруг сказал:

– Ты стала женщиной, Анна. Тебе минуло семнадцать лет. Я не хочу потерять тебя, ведь ты – все, что у меня осталось после смерти твоей матери. Полдюжины молодых джентльменов просили разрешения свести с тобой знакомство поближе, и мне кажется, что пора тебе положить конец глупой детской привязанности к Дэвиду. Ты можешь выйти замуж за любого представителя трех или четырех наиболее могущественных фамилий Новой Франции. И теперь, когда сюда направляются интендант Биго со своей свитой и твои друзья из Квебека…

Но на этом месте Анна прервала его, закрыв ему рот обеими руками, и решительно заявила:

– Я выйду замуж за Дэвида, мой дорогой папочка! Я выйду замуж только за Дэвида Рока!

И после этого она бегом отправилась к себе в комнату, заливаясь счастливым смехом. Она еще долго слышала, как внизу, в своей комнате, отец расхаживал взад и вперед, постукивая деревянной ногой, но не могла видеть радостной улыбки в его глазах и не могла слышать довольного смешка, который издавал старый вояка каждый раз, когда подходил к окну, откуда виднелся лес, где стояла хижина Дэвида Рока и его матери.

Но Анна запомнила его слова, и теперь мысленно повторяла их, словно какую-то дикую песню: Ты стала женщиной!.. Стала женщиной!.. Стала женщиной!

Ей исполнилось семнадцать лет, а в Квебеке было принято, чтобы молодые дамы в этом возрасте выезжали в свет, выходили замуж и становились матерями.

Но что же будет с Дэвидом? Анна притронулась к его рукаву.

– Почему ты умолк, Дэвид? Почему так опасливо озираешься? – шепнула она. – Неужели нам может грозить здесь какая-нибудь опасность?

– В этот час вылетают из своих гнезд куропатки и тетерева, – ответил Дэвид Рок тихим, глухим голосом.

– Неправда, Дэвид, – быстро возразила Анна. – Ты вовсе не думаешь сейчас о куропатках и тетеревах. Ты думаешь об индейцах, Дэвид. Вечно об индейцах! Неужели ты предполагаешь, что они осмелятся прийти сюда?

– Индейцы все могут, Анна. Когда я смотрю на тебя и на твои волосы, я чувствую, что мог бы убить любого, кто грубо к ним прикоснется! Я вспоминаю о том, что видел однажды в стране ирокезов. Я думаю о Скрытом Городе. Я думаю…

Он вдруг умолк.

– О чем, Дэвид?

– Мне бы не следовало тебе говорить.

– Но я хочу знать!

– Я думаю о целом мешке скальпов, которые могауки послали в подарок своим английским друзьям в форт Уильям Генри. Там было в общей сложности восемь скальпов – все сняты с французских женщин. Длинные волосы были завиты в косы на индейский манер. Вместе со скальпами индейцы прислали черные ножи и томагавки, чтобы показать, каким оружием были убиты эти женщины. Волосы на одном из скальпов до такой степени напомнили мне твои, что мне стало страшно… почти дурно.

Юноша схватил руки девушки и крепко прижал к своей груди. Через несколько секунд он продолжил:

– Я надеюсь, что к тому времени, когда ножи для скальпирования и томагавки снова появятся в этой долине (а Черный Охотник уверяет, что это должно скоро случиться), ты будешь уже в Квебеке.

Казалось, что юноша с трудом выжимает из себя каждое слово.

– Что ты хочешь сказать, Дэвид?

– Возможно, это пустяки. Мне не следовало говорить с тобой об этом. Я только заставляю тебя нервничать. Вот видишь, мы уже выходим из чащи леса – в долине еще видно солнце.

Анна отстала от него на один шаг. Ее губы приоткрылись, щеки залились румянцем, а грудь высоко вздымалась. Она любила слушать Дэвида, когда он говорил с ней так, как сейчас, в глубокой чаще, во мраке вековых дубов. В такие минуты он нравился ей еще больше, она испытывала какое-то особое, радостное чувство. И Дэвиду, в душе которого боролись мальчик и мужчина, казалось, что он никогда не видел Анну такой прекрасной.

Она распустила волосы и предоставила им развеваться под легким летним ветерком; она делала так почти каждый раз, когда находилась с Дэвидом, поскольку чувствовала, что ему это нравится[9]. Сегодня, когда Дэвид взглянул на нее, он ощутил дрожь во всем теле.

Девушка имела обыкновение набирать полную охапку цветов, проходя по опушке леса; когда она опустилась на колени и, весело смеясь, начала подавать цветы Дэвиду, тот вдруг быстро и с силой привлек ее к себе и стал так жадно целовать, что у девушки занялось дыхание. Никогда еще ее возлюбленный не целовал ее так.

Испустив легкий крик, она стала бороться с ним и, упершись обеими руками в его грудь, пыталась вырваться из крепких объятий. Но даже в эти мгновения борьбы ее сердце радостно билось от счастья и восторга. Инстинктом проснувшейся женщины она различала в лице и глазах возлюбленного ту страсть, которая поборола наконец юношескую робость. Тогда она перестала сопротивляться и, положив голову к нему на грудь, прижалась к юноше всем телом.

В этот момент, который должен был запечатлеться на всю жизнь в душах молодого человека и девушки, раздался насмешливый смех; Анна с быстротой молнии вырвалась из объятий Дэвида, а тот