– А мне нравятся лягушки, – ни с того ни с сего пробормоталаАльбина. – Они такие приятненькие, прохладненькие и очень чистенькие. Я ихлюблю брать в горсточку и накрывать ладонью. Только жалко: они так пугаются,так сердечки колотятся, что приходится их поскорее отпускать. Странно, да:лягушек с удовольствием беру в руки, а змею стоит только увидеть – и прямо духот страха замирает!

Она сама не понимала, зачем все это говорит. Может быть,чтобы успокоить Валерию? Но та вздрогнула еще сильнее:

– Вот и у меня – прямо дух от страха замер, будто змеюувидела! Ну ладно, хватит причитать, поехали. Примем как данность, что дело мыпровалили…

Накинула ремень безопасности; послышался щелчок.

– Пристегнись от греха.

Альбина покорно прикрыла плечо ремнем, но сколько ни тыкалана ощупь, не могла заставить механизм застежки сработать. Да бог с ним, пустьболтается для близиру, авось никакого инспектора не нанесет. Хватит с них насегодня происшествий!

Когда выезжали из двора, сзади вспыхнули фары, высветивнапряженный профиль Валерии, резкую складку у губ. Да, и ей не по силам поройкороб приходится…

Поколесив немного по Садовому кольцу, выехали на Олимпийскийпроспект. Альбине всегда нравились эти места, особенно Театр Советской Армии, иона вытянула шею, ловя промельк его силуэта меж заиндевелых деревьев.

Валерия молчала, но гнала так быстро, как только могла.Альбина уже знала за ней это свойство: успокоение подруга обретала только дома,приняв ванну, а потом, забившись на кухне в уголок между столом и плитой,прижавшись спиной к батарее отопления и вытянув ноги на табурет. Из всей своейроскошной трехкомнатной квартиры она выбирала для восстановления сил этот самыйуютный уголок.

Прошло еще несколько минут, и впереди четко обозначилисьогни Останкинской башни. И тут Альбина заметила, что Валерия все чаще косится взеркало заднего вида.

– Слушай, у тебя нет знакомого «Мицубиси»? – спросила вдруг.

– Нет. А что такое?

– Привязался какой-то и не отстает. Причем он за нами, такоевпечатление, аж с Садовой тащится.

Альбина обернулась, но ничего не увидела: стекло вспыхнулоот света фар.

– Может, у меня глюки, конечно, – пробормотала Валерия, – нотакое чувство, будто я видела эту таратайку возле подъезда Смольникова. Нет,голову на отсечение, конечно, не дам, но все-таки…

– Думаешь, Смольников…

– Что? Смольников? Сбросил гнет высокоморального Семеныча иринулся заставлять нас играть на саксофоне? Или, что более вероятно, учуял внашем визите некую для себя опасность и решил разведать, какие же это пташкипроизвели налет на его гнездышко? Бр-р! – Она брезгливо передернулась, вспомниввид, а главное, запашок этого самого «гнездышка», и резко увеличила скорость. –Лучший способ избежать неприятностей – это оказаться от них подальше.

Они уже въехали на мост. Позади, слева, осталась церковьНечаянная Радость, впереди лежало Останкино.

– Да ты что?! – воскликнула вдруг Валерия, взглянув взеркальце, и в следующий миг удар потряс автомобиль.

Что-то страшно толкнуло их справа, рядом с задним колесом.«Нива» резко пошла к обочине, где внизу за бордюром темнел обрыв. Валериякрутанула руль, пытаясь выровнять автомобиль, однако «Мицубиси» нанес новыйудар.

Альбину бросило на дверцу. Она взмахнула руками, пытаясьхоть за что-то ухватиться, повернулась – и увидела квадратную морду большогоавтомобиля, бледные пятна лиц за ветровым стеклом. И в то же мгновение «Нива»,протаранив бордюр, повисла на склоне… Альбина еще увидела, как Валерияраспахнула свою дверцу, рванулась… но тут «Нива» резко канула вниз и покатиласьпо склону.

Что-то остро ударило Альбину в бок, она ощутила, чтовываливается из автомобиля через раскрывшуюся дверь и летит, какое-то времялетит вслед за ним в черную бездну.

Еще один кувырок – тяжелый удар – и взрыв, и столб пламени…А потом Альбина с силой врезалась во что-то зыбкое, ледяное, сырое, и тьманакрыла ее с головой.

Герман стоял в темном коридоре и смотрел в приоткрытуюдверь. Эти двое не видели его. Похоже, они одурели настолько, что даже забыли,где находятся. Словно вернулись прежние, золотые, вольные денечки и они опятьсами были себе хозяева. Могли напиться, накуриться, накуролесить – и остатьсябезнаказанными, более того – «словить» особый кайф от своей изощреннойжестокости, от страданий, которые они причиняют!

Но сейчас оба еще накачивались «горючим», еще готовились кподвигам: пили.

Герман пригляделся: пузатая бутылочка с расплывшейсячернильной этикеткой, которую он вчера «забыл» на тумбочке, когда навещалбольных перед отбоем, пуста. Разумеется, они не выпустили добычу! Ну а вкусклофелина тем и замечателен, что полностью поглощается вкусом спиритуса вини.Рядом с бутылкой лежала раскрытая библиотечная книжка. Герман вчера украдкойвзглянул на обложку и тихо ужаснулся: стихи Вознесенского! Теперь прямо настраницах развалились две рыбные котлеты, утаенные, надо полагать, от ужина, инебрежно накромсанный шмат колбасы: остатки передачи. По страницам плыли жирныепятна. Ну что же, туда ему и дорога, Вознесенскому, на что еще он годен?

Веселье достигало апогея. Антон поднес ко рту котлету, новдруг выронил ее и запел тонким бабьим голосом:

– Быть маньяком – хорошо,

А киллером – лучше.

Я бы в киллеры пошел —

Пусть меня научат!

Макс покатился со смеху в буквальном смысле: завалился наспину, забил по воздуху ногами – и вдруг обмяк, словно надувная игрушка, изкоторой выпустили воздух, захрапел… уснул.

Антон какое-то время смотрел на приятеля с чувством тупогопревосходства: вот, мол, слабак, то ли дело я!.. – и вдруг глаза его сталистеклянными, он клюнул носом и, скатившись на пол, замер между кроватями,присоединив к храпу Макса свое сонное сопенье.

Герман оглянулся. Разумеется, пусто. Разумеется, никого! Насегодняшнюю ночь он обеспечил полное безлюдье в больничке. Толстуха РегинаТеофиловна спит себе спокойно дома, уверенная, что если на дежурстве главврач,все будет великолепно, караульный… Герман попытался вспомнить, каким образом онобеспечил отсутствие охраны, однако не смог: волна восторга затуманила память.

Ладно. Он вспомнит об этом потом. Сейчас прежде всего –сделать дело!