Заведомо зная, что задачи его здесь весьма далеки оттипичных, Герман все-таки подковался некоторым образом теоретически, прочитавнесколько номеров журналов «Воспитание и правопорядок» и «Преступление инаказание». Теперь он знал на бытовом уровне, кто такие «блатные», «паханы» и«бугры», насколько возвышаются над ними «воры в законе», почему все онипрезирают «мужиков и отчего все они, вместе взятые, панически сторонятся«петухов», «козлов» и «вафлеров»… что, собственно говоря, одно и то же.

Это была теория. Но больше всего изумляло, что все этиперсонажи детективов имеют руки, голову, ноги – словом, неотличимо похожи налюдей, хотя частенько болеют отнюдь не как люди.

…Тот «отрицала», который распанахал себе живот и засунултуда полметра тонкой проволоки… Он пришел в санчасть, когда рана ужезагноилась, испускала мерзкий запах и причиняла невыносимую боль. При одномтолько взгляде на это изделие рук человеческих у Германа у самого подняласьтемпература, ну а «отрицалу» уже начинал жечь антонов огонь.

– На стол! – грубо скомандовал он, в тычки гоня пациента воперационную.

Рыхлая и большая, как снеговик, Регина Теофиловна,единственная медсестра больнички, грузно топая, ринулась к шкафу синструментами и вдруг тонким голосом заявила, что кончились нитки. Оказывается,за весь почти год, пока в больнице не было постоянного врача, здесь непроводили никаких операций и, естественно, не пополняли запас необходимыхматериалов. Вроде бы должен остаться моток-другой, но все исчезло.

Герман по младости лет не поверил. Велел Регине поискатьполучше, а сам принялся извлекать проволоку и прочищать рану, действуя водиночку, без ассистента. Ничего, и посложнее операции приходилось проводитьсамому!.. Через полчаса появилась Регина Теофиловна и сообщила, что нитки ненайдены.

Обо всем этом было бы очень весело прочитать у Булгакова илиВересаева. А Герману оставалось только надеяться, что лет через десять, когдаего попросят рассказать какой-нибудь курьезный случай из практики, он сможет сдолжным юмором живописать свою гонку на «уазике» по оседающему мартовскому льдуречки Синички в ближайший рабочий поселок, в больницу, где намеревалсяпопросить взаймы нитки, а заодно лигатуру [4], которой тоже не было. И получилвозмущенный отказ: поселковая больница тоже дышала на ладан, врачи все чащепрописывали пациентам домашние средства, а не лекарства, и даже пыталисьстерилизовать одноразовые шприцы, а тут вынь да положь для каких-то зеков!..

Герман вспомнил своего «отрицалу», который все это времялежал на столе, сжимая руками края очищенной и продезинфицированной раны,медленно помирающую рядом от ужаса Регину Теофиловну, взбешенного начальникаколонии, «уазик» которого он угнал, и понял, что готов убить худенькую,изможденную докторшу, которая с праведной ненавистью в глазах кричала емучто-то о чистых и нечистых…

Никого он не убил, конечно, и даже нитки добыл – но непрежде, чем тряхнул именами отца и деда. И «отрицала» никуда не делся –дотерпел до его возвращения.

А на другой же день после этого случая Герман еще разпоступился принципами и тряхнул родовыми именами: чтобы обеспечить запасмедикаментов в санчасти.

Самое смешное, что исчезнувшие нитки нашлись буквально черезнеделю. Оказывается, они были похищены из санчасти и оказались в распоряжениидвух «строгачей»-рецидивистов. Выражая свой протест по поводу плохого питания(а оно в последнее время не просто оставляло желать лучшего – криком кричало обэтом!), – эти поборники прав человека зашили себе рты и объявили голодовку.

– А вот не трогать, пока не истлеют! – обиженно сказалначальник колонии.

Герман прикинул… Обычные портновские нитки порвались бымаксимум через неделю – ничего, терпимо, особенно если страдать за идею. Анитки хирургические, отменного качества, рассосутся не раньше чем через месяц.Йоги, случается, голодают и дольше, ну а эти придурки помрут ведь с голоду!

Пришлось резать. Было невыносимо жаль так бездарно изводитьдрагоценный швейный материал, и Герман уж постарался, чтобы знакомый «отрицала»(между прочим, из «первой пятерки»!) узнал, какую подлянку ему подстроилисокамерники!

Тюремный мир тоже счел, что делать такое братве – западло.Вор в законе по кличке Стольник, изо дня в день получавший разнарядку всанчасть (работы сводились к чтению старых медицинских журналов, в то время какшестерка из «петухов» возил шваброй в коридоре и палатах), сказал, глядяГерману в переносицу:

– Ты, лепило, теперь на шкафы можешь замки не вешать. Большеникто ничего у тебя не тронет, иначе я с ним покуликаю по-свойски!

На самом деле речь Стольника звучала куда более затейливо –Герман даже не сразу понял, о чем он, собственно, говорит. Потом дошло:санчасть считалась вотчиной Стольника, и он очень болезненно воспринялнепорядок в своем хозяйстве.

Позднее Герман не раз думал: а если бы с начинающимсязаражением крови к нему поступили Антон Мазурков или Макс Рассохин? Что онсделал бы в этом случае? Так же кричал на замордованную жизнью поселковуюдокторшу, потрясая кулаками и заслугами всех Налетовых?

Честно говоря, несколько дней после этого случая Германчувствовал себя идиотом. С одной стороны, конечно, больной. Умирающий, можносказать! С другой – может, стоило для начала заглянуть в личное дело«отрицалы»? И прочесть там о количестве загубленных душ и пролитых слез?

Не заглянул – ни до, ни после. Он предпочитал ничего лишнегоне знать о своих пациентах: как если бы они родились на свет божий в тот миг,как за ними захлопнулись ворота ИТУ (они в самом деле захлопывались – сгрохотом и скрежетом).

В конце концов, положа руку на сердце, он был ничем не лучшеих: таким же убийцей. Мало ли, что убил из мести. Саша-афганец, более известныйпо кличке Бирюк, который убил собственноручно пятерых подонков, изнасиловавшихего сестру, и отбывал теперь десятилетний срок, – почему он считаетсяпреступником, а Герман Налетов – нет? В том смысле, что не пойман – не вор?..

Он ненавидел себя за эти мысли. Но со странным, пугающимупорством продолжал тешиться картинами того, как «забудет» где-нибудь на видубутыль со спиртом, смешанным с клофелином, а потом войдет в палату, держа вруке бритвенно-острую заточку…