На площади у подножия больших кипарисов, верхушки которыхслегка сгибал эгейский ветерок, был запаркован фургон-дом с номерным знакомФРГ. Всё двери в нем были открыты, несколько людей играли внутри в карты, аголый, в одних купальных трусиках человек сидел на подножке фургона и курил.Увидев Таню, он вежливо окликнул ее и осведомился, как насчет секса.

– Сволочь! – крикнула ему Таня.

– Энтшульдиген, – извинился человек и что-то ещедобродушно добавил, дескать, зачем так сердиться.

Через площадь светились стеклянные стены круглосуточногокафе под забавным, истинно ялтинским названием «Вилкинсон, сын вилки». Виднабыла толстозадая особа, которая, уписывала огромный торт со взбитыми сливками иклубникой. Таня вошла в кафе, села за несколько стульчиков от толстухи ипопросила порцию кебабов. Два улыбающихся «юга», у которых тоже, конечно,только секс и был на уме, за несколько минут соорудили ей блюдо чудноподжаренных кебабов, поставили рядом деревянную миску с салатом, масло,приправы, бутылку минеральной воды.

– У вас это нервное? – спросила по-русскитолстуха, расправляющаяся с тортом.

– Что нервное? – Таня враждебно на неепосмотрела:неряшливое существо, ляжки выпирают из шортов, пузо свисает между ног, шлепкивзбитых сливок на грудях, рот мокрый – то ли помада размазалась, то ли клубникарастеклась.

– Вот эти ночные, – толстуха хихикнула, –закусочки. Раньше у меня этого не было, клянусь вам. Я была стройнее вас,сударыня. На Татарах все «тоняги» посвистывали мне вслед. У меня былэротический свинг, всем на удивление. Теперь переживаю нервный стресс – днемсплю, а по ночам жру торты. За ночь я съедаю семь. Каково? – онавсмотрелась в Таню, произвела ли на нее впечатление каббалистическая цифра, и,заметив, что никакого, добавила почти угрожающе: – Иногда до дюжины! Дюжинатортов! Каково! И это все из-за мужчин! – она внимательно смотрела наТаню.

Наглый порочный взгляд русской толстухи сверлил Таню. Онауже чувствовала, что сейчас последует лесбийское приглашение. «Мерзость, –думала она. – В самом деле, вот мерзость капитализма. Всего полно, вкарманах масса денег, все проституируют и жаждут наслаждений. Погибающиймир, – думала она. – Мне нужно выбраться отсюда как можно скорее.Улечу завтра в Москву, пошлю к черту Лучникова, Сергеева с его фирмой просто нахуй, заберу детей из пионерлагеря, починю машину и все поедем к Супу вЦахкадзор. Буду тренироваться вместе с ним. Только он один меня искренне любит,и я его жена, а он мой муж, он мне все простит, и я буду жить в нашем, в моеммире, где всего не хватает, где все всего боятся, да-да, это более нормальныймир; поступлю куда-нибудь продавщицей или кладовщиком на продбазу, будуворовать и чувствовать себя нормальным человеком».

Между тем она быстро и, кажется, тоже очень неряшливо ела,приправа «Тысяча островов» уже дважды капнула на элегантное платье, купленноеей этой весной Андреем в феодосийском «Мюр и Мерилизе».

На другом конце длинной полукруглой стойки сидела худенькаядевушка в темной маечке, с огромными испуганными глазами, с головой, похожей наполуощипанную курицу. В какой-то момент Тане показалось, что это она сама тамсидит, что это ее отражение, она снова испугалась, но потом вспомнила, что онаи одета иначе, и голова у нее в порядке, и к тому же кебабы жрет…

Из кухонного зала, сверкающего кафелем и алюминием, вышелмужик лет сорока пяти, перегнулся через стойку и стал что-то говорить,скабрезно улыбаясь, девочке с испуганными глазами. Та закрывалась салфеткой,дико посматривала огромными своими глазами и как бы собиралась бежать.

В заведение вошел некто в задымленных очках, спросил кофе истал пить стоя, не глядя на Таню, но иногда поднимая глаза к зеркальномупотолку, где все происходящее отражалось. «Ну вот, они меня уженащупали, – подумала Таня. – Это, конечно, Сергеев. Его повадки, егоочки, только борода какая-то оперная, как у Радамеса, да разве трудно приклеитьбороду? Уж бороду-то они там могут приклеить. Нет, я вам не дамся. Я никому недамся. Хватит с меня, убегу сегодня. Убегу сегодня туда, где вы меня недостанете, где меня никто не будет считать ни проституткой, ни шпионкой…»

– Ха-ха-ха, – сказала толстуха. – Нет-нет, выменя не обманете, сударыня, я вижу, я опытный психолог, я вижу, это у вас тоженервное…

– Оставьте меня в покое! – рявкнула на нееТатьяна. – Я просто есть хочу. Не ела весь день. Если вы псих, это незначит…

– Ну что, попался? – Толстуха, оказывается, вовсене слушала Таниной возмущенной тирады. Огромной рукой она, перегнувшись черезстойку, ловко ухватила за рубашку мальчишку-юга и сейчас притягивала его ксебе. – Вчера ты меня обманул, Люба Лукич, но сегодня не уйдешь. Сегоднятебе придется покачаться на барханах пустыни Сахары… – она сунула мальчишке врот ложку со сливками и клубникой. – Ешь, предатель!

Человек в задымленных очках, держа у рта свою чашечку кофе,медленно повернул голову.

У Тани дернулся локоть. Блюдо с остатками кебаба съехало состойки и вдребезги раскололось на кафельном полу.

Мужчина в задымленных очках быстро вышел из кафе ирастворился во мраке.

Девочка с сумасшедшими глазами прижала ко рту салфетку,словно пытаясь задавить вырывающийся из нее крик ужаса.

Повар в ослепительно белой униформе, явный ее мучитель,лихо, словно в ковбойском фильме, перепрыгнул через стойку, схватил девчонку иприжал ее чресла к своему паху. «Обжора на нервной почве» мощной рукой тащилачерез стойку югославского поваренка, другой же запихивала ему в рот комкиторта.

Таня вдруг поняла, что кричит, визжит вместе с тойнесчастной девчонкой в темной майке и совершенно не понимает, куда ей бежать –выход на черную площадь, казалось, таил еще больше безумия и опасности, чем этаослепительно сверкающая ночная жральня.

Только кассир, красивый пожилой «юг», сидящий в центре зала,был невозмутим. Он курил голландскую сигару и иногда посматривал в дальний уголзала, где, оказывается, сидели еще двое, тоже в темных очках.

– О'кей? – спрашивал иногда кассир тех двоих. Тескалили зубы и показывали большие пальцы.

Таня швырнула какую-то купюру кассиру, и бросилась квертящейся стеклянной двери. Здесь она столкнулась и с несчастной затравленнойдевочкой. Юбка у той была истерзана, порвана в клочья. Жуткий поварище, голыйпо пояс, но только снизу, преследовал ее. Девочка выскочила на площадь первая итут же растворилась во мраке. Таня выбежала за ней.