Мирно струился фонтан, два купидона забавлялись в бронзовойчаще. Светились окна германского кемпера. Все было абсолютно спокойно. Таняоглянулась. Ночное кафе выглядело вполне спокойно. Эротоман спокойно удалялся,повиливая ноздреватой задницей. Толстуха спокойно доедала торт. Мальчик застойкой спокойно перетирал кружки. Кассир, смеясь, разговаривал с теми двумя,что вышли теперь из угла и стояли у кассы. Ей показалось, что она на мигзаснула, что это был всего лишь мгновенный кошмар.

Она присела на край фонтана. Мирно струилась вода.Средиземноморский ветер трогал волосы, сгибал верхушки кипарисов, серебриллиству большого платана. Орел, львы, атлант и кариатиды, милые символыспокойного прошлого. Ее никто сейчас не видел, и она легко, по-детскиразрыдалась. Она наслаждалась своими слезами, потому что знала, что вслед заэтим в детстве всегда приходило облегчение.

На площадь эту выходили три узких улицы, и из одной вдругпочти бесшумно, чуть-чуть лишь жужжа великолепным мотором, выехал открытый«лендровер». Он остановился возле кемпера, и люди в «лендровере» стали проситьнемцев спеть хором какую-нибудь нацистскую песню.

– Мы не знаем никаких нацистских песен, –отнекивались немцы. – Мы и не знали их никогда.

– Ну «Хорста Весселя»-то вы не можете не знать, –говорили люди в «лендровере». – Спойте, как вы это делаете, обнявшись ираскачиваясь.

Разговор шел на ломаном английском, и Таня почти всепонимала.

– Не будем мы петь эту гадость! – сплюнул одиннемец.

– Хандред бакс, – предложили из«лендровера». – Договорились? Итак, обнимайтесь и пойте. Слова – не важно.Главное, раскачивайтесь в такт. Вот вам сотня за это удовольствие.

«Лендровер» быстро дал задний ход и исчез. Немцы обнялись изапели какую-то дичь. В трех темных улицах появились медленно приближающиеся слоны.Жуткий женский крик прорезал струящуюся средиземноморскую ночь. Таня увидела,что из бронзовой чащи, в которой только что играли лишь два бронзовых купидонаи больше не было никого, поднимается искаженное ужасом лицо той девочки согромными безумными глазами. Таня услышала тут и свой собственный дикий крик.Она зажала рот ладонями и задергалась, не зная, куда бежать. Слоныприближались, у всех на горбу сидел все тот же сексуальный маньяк. Немцы пели,раскачиваясь, все больше входя во вкус и, кажется, даже вспоминая слова.

– Stop! – вдруг прогремел на всю площадьрадиоголос. – That's enough for tonight! All people are off tillWednesday! Thank you for shooting! [4]

Съемка кончилась, все вышли на площадь. В темных старыхдомах загорелись огни, взад-вперед стали ездить «лендроверы» с аппаратурой, началасьсуета. Девочку с сумасшедшими глазами извлекли из фонтана, закутали вроскошнейший халат из альпаки. В этом халате она и уехала одна за рулем белого«феррари». Только тогда Таня узнала в ней знаменитую актрису.

К Тане подошли несколько киношников и что-то, смеясь, началиговорить ей. Она почти ничего не понимала. На край фонтана присел человек свнешностью Радамеса. Он улыбался ей очень дружественно.

– Они говорят, сударыня, что ваше появление насъемочной площадке внесло особую изюминку. Вы были как бы отражением кризиса ихгероини. Они благодарят вас и даже что-то предлагают. Изменение в сценарии.Немалые деньги.

– Пошлите их к черту, – сказала измученная вконецТаня. Когда все разошлись, «Радамес» остался и тихо заговорил: проклятыекинобандиты! Облюбовали наш Остров и снимают здесь свою бесконечную бездарнуюпохабщину… Мадам Лунина, мое имя Вадим Востоков. Полковник Востоков. Япредставитель местной разведки ОСВАГ, я хотел бы поговорить с вами…

– Какие у вас повадки сходные, – сказалаТаня. – Вы даже одеваетесь похоже.

– Вы имеете в виду наших коллег из Москвы? –улыбнулся Востоков. – Вы правы. Разведка в наше время – международныйбольшой бизнес, и принадлежность к ней накладывает, естественно, какой-то общийотпечаток.

– Разведка, – ядовито усмехнулась Таня. –Сказали бы лучше слежка, соглядатайство.

– Сударыня, – не без печали заметилВостоков. – Соглядатайство – это не самое мерзкое дело, которым приходитсязаниматься нашей службе.

– Борода-то у вас настоящая? – спросила Таня.

– Можете дернуть, – улыбнулся Востоков.

Она с удовольствием дернула. Востоков даже и глазом неповел. Несколько седоватых волосков осталось у нее в кулаке. Она брезгливоотряхнула ладони и встала. Востоков деликатно взял ее под руку.

Они покинули старинную площадь и, пройдя метров сто вниз,оказались на набережной Татар. Спустились еще ниже, прямо к пляжу. Здесь былополуоткрытое кафе, ниши с плетеными креслами. Виден был порт, где вдольнескольких пирсов стояли большие прогулочные катера океанские яхты. Одна из нихбыла «Элис», яхта Фреда Бакстера, на которой еще несколько часов назад Таня, помосковскому выражению, так «бодро выступила», Востоков заказал кофе и джин-физ.

– Красивая эта «Элис», – сказал онзадумчиво. – У мистера Бакстера, бесспорно, отменный вкус.

– Ну, давайте, давайте, выкладывайте, – сказалаТаня. – Учтите только, что я ничего не боюсь, – она выпила залпомкоктейль и вдруг успокоилась.

– Понимаю причины вашего бесстрашия, сударыня, –улыбнулся Востоков.

В самом деле, какое сходство навыков у крымских и московских«коллег»: и еле заметные, но очень еле заметные улыбочки, и ошеломляющаяискренность, сменяющаяся тут же неуловимыми, но все же уловимыми ноткамиугрозы, и вдруг появляющаяся усталость, некий вроде бы наплевизм – что, мол, делать,такова судьба, таков мой бизнес, но в человеческом плане вы можете полностьюрассчитывать на мою симпатию.

– Сударыня, я вовсе не хочу вас ошеломить своимвсезнайством, как это делается в дурных советских детективах, – продолжалВостоков, – да его и нет, этого всезнайства. Всезнайство разведки всегдапреувеличивается самой разведкой.

«Вот появилось некоторое различие, – усмехнуласьТаня. – Наши-то чекисты никогда не признаются в неполном всезнайстве».