Грекова-младшего поместили в Бутырку. Театральная Москва,охочая до лакомых сплетен, загудела. Стоило Ивану Александровичу появиться втеатре или в институте, как присутствовавшие замолкали, а затем переводилиразговор на нейтральные темы. Все тут же активно начинали интересоватьсяпогодой, но старик великолепно понимал: перед его приходом обсуждалась егосемейная ситуация. Александра Ивановна предпочитала не выходить из дома.

Вадим упорно отрицал вину. Да, ругался с женой, да,собирался даже разводиться, да, не хотел ребенка, но не убивал.

– Меня даже не было дома в тот момент, – клялся он, – пришели обнаружил Зину в ванной.

Разбирательство шло медленно. Да и следователь попалсянастырный, въедливый и страшно ответственный – Кабанов Григорий Ефимович. Ужепрошли все положенные сроки, а он все тянул и тянул с отправкой дела в суд. Апотом и подозреваемого не стало, потому что слабохарактерный и изнеженныйВадим, не выдержав жутких тюремных условий и издевательств сокамерников,повесился на разодранной простыне.

Поскольку главный подозреваемый скончался, дело закрыли, судне состоялся, тело Вадима отдали родителям.

На кладбище пришли только два человека – Иван Александровичи Люка. Мать слегла, а остальным просто не сообщили о дне похорон. Девушка упалана закрытый гроб.

Александра Ивановна умерла от сердечного приступа как раз надевятый день – просто не проснулась утром.

На этот раз площадь у крематория оказалась забита народом.Пришли даже те, кто терпеть не мог старика Грекова. Гроб усопшей завалилицветами, потом незнакомые Ивану Александровичу актрисы устроили поминки…

Старик совсем потерялся, без конца отмечая поминальные даты– девять дней со дня смерти жены, сорок – сына, сороковины Александры Ивановны.В доме постоянно толклись жрущие и пьющие люди… Но в конце концов поминальныймарафон закончился. Дом опустел. Греков и Люка остались вдвоем. Первое времяони даже не разговаривали друг с другом… Потом старик нанял домработницу Валю,и жизнь пошла по-старому.

Месяца через два после всех ужасных событий Люка показалаГрекову… завещание. Вадим оставил любовнице свой денежный пай в кооперативнойквартире – ни много ни мало десять тысяч рублей. По законам тех лет он не имелправа завещать ей жилплощадь, а вот деньги мог.

– Прямо не знаю, – всхлипывала Люка, – зачем он это сделал?Деньги все равно не возьму – они ваши.

– Он очень любил тебя, детка, – пробормотал старик,разглядывая составленную по всем правилам бумагу. – Поговорю в кооперативе,чтобы тебя приняли в члены, будет квартира в Москве, хотя, когда помру, и этудевать некуда.

В правлении кооператива пошли навстречу Грекову, к тому женикто не хотел ехать в квартиру, где совсем недавно произошло убийство. Насобрании решили отдать жилплощадь Иветте.

Обласканный властями Греков съездил в Моссовет, сходил наприем к тогдашнему председателю, и вопрос о московской прописке для Люкирешился в одночасье. Но девушка не пошла жить на новую жилплощадь, осталась сИваном Александровичем.

– Я должна заботиться о вас, – объяснила она свое решение.

Старик был тронут. Правда, Иветта не слишком перетруждаласьна ниве домашнего хозяйства. В доме постоянно жили домработницы. Но с наемнойприслугой Грекову не везло. Несколько раз из комода пропадали значительные суммы,и женщин с позором выгоняли. Все они как одна отрицали свою вину.

Потом разразился скандал с украденными деньгами. ИванаАлександровича вызвал ректор и рассказал гнусную историю. Старик вышел изприемной ни жив ни мертв. Дома моментально спросил у Люки:

– Ну почему ты, деточка, не рассказала правды? Одна ты уменя осталась, неужели я тебе не помогу?

Иветта картинно расплакалась.

– Ах, милый папочка, все неправда, меня оклеветали.

– Зачем и кому такое нужно? – удивился Иван Александрович.

Люка потупилась, потом еле слышно пробормотала:

– Эдуард Васильевич ко мне приставал, вызывал без конца вкабинет, обнимал, а потом предложил… ну, сами понимаете. Я, конечно, отказала,тогда он сказал: еще пожалеешь! Уже жалею – он меня в воровку превратил.

– Но как он такое сделал? – изумился Иван Александрович. –Он говорит, у тебя в сумке нашли…

Люка грустно улыбнулась.

– Секретарша Юля подсунула, она что хочешь для ЭдуардаВасильевича сделает. Меня ректор вызвал, я сумку в приемной оставила…

– А еще он говорит, что часть денег нашли у тебя в туфлях…

– Вот видите, – заплакала Люка, – и вы верите… Да не былоэтого, ловко придумано, и только…

Иван Александрович молча смотрел на названую дочь.

– Небось еще сообщил, что в карты играю, – пробормоталадевушка.

Греков безоговорочно поверил Иветте. Было немыслимопредставить, что она лжет. Ректор слыл страстным любителем дамского пола,недавно весь институт обсуждал его роман с красавицей-второкурсницей. А Люкабыла очень хороша: тоненькая фигурка, облако русых волос и огромные невинныеголубые глаза. Греков не утерпел и сказал Эдуарду Васильевичу все, что он о немдумал. Ректор не остался в долгу и выпалил:

– Вы, мой друг, совсем разума лишились. Обвиняете менячерт-те в чем! Да ваша Воротникова – прожженная бестия, клейма ставить негде.Кстати, в институте поговаривают, будто вы после кончины Александры Ивановныотнюдь не монахом живете. Странно это выглядит – пожилой мужчина в однойквартире с молодой женщиной…

– Она мне дочь, – сказал обескураженный Греков.

– Да? – ухмыльнулся ректор. – А люди по-другому считают.

Слово за слово, и они поругались, не на жизнь, а на смерть.

Иван Александрович ушел из института. Люку он пристроил вдругой вуз.

Следующие полгода прошли без особых изменений. Старик былсильно привязан к Иветте. Раз в месяц девушка обязательно ездила навещать мать.Иван Александрович давал денег на билеты и триста рублей на оплату медсестры илекарств. Тяжело больная мать каким-то чудом все еще была жива.

Спокойная, размеренная жизнь кончилась весной. Греков шел поулице Горького, намереваясь купить в галантерее какой-нибудь приличныйодеколон. Внезапно его окликнули. Актер повернулся, рядом улыбался крепкий, ещесовсем не старый мужчина.

– Не узнаете? – спросил он.