– Аркадий утром отвез мадаму в музей декоративно-прикладногоискусства, вечером доставит в Ложкино. По крайней мере так они сказали, а тамкто их знает!

Я взглянула на часы – полночь.

– Ничего себе, музеи-то небось до семи работают.

– Сейчас явятся, – ухмыльнулась Зайка, – без десяти восемь.

Я вновь посмотрела на циферблат. Почему у меня двенадцать?Ах да, забыла переставить стрелки!

На следующее утро первым делом я позвонила в Союзтеатральных деятелей и заныла в трубку:

– Журнал «Театр» беспокоит, подскажите телефон актераГрекова.

– Никогда, – отрезал дамский голос, – журнал «Театр»великолепно знает, что координаты артистов не сообщаем. Только при личнойвстрече и после предъявления редакционного удостоверения.

Скажите пожалуйста, какие сердитые, хотя если вспомнитьбезумное количество ненормальных женщин, мечтающих прикоснуться к кумиру…Бабушка рассказывала мне, как гардеробщик Большого театра брал деньги споклонников Лемешева и Козловского. Ополоумевшие «лемешистки» и «козловитянки»платили по десять рублей за разрешение… постоять в калошах тенора, обнятьпальто стоило немного дороже – пятнадцать целковых.

Так что великолепно понимаю нелюбезную даму, но неткрепостей, которые никогда не сдаются.

Около двенадцати, побрякивая золотыми цепочками, я влетела вмаленький кабинет и сообщила:

– Добрый день! Я являюсь представителем благотворительногофонда «Помощь деятелям культуры».

Сидевшая за маленьким столиком дама принялась внимательноизучать мой весьма скромный макияж, пробежала взглядом по серьгам, кольцам ибраслетам, скользнула по костюму, дорогой сумке и милостиво процедила:

– Ну и что я должна вам дать?

– Взять, – улыбнулась я.

– Не поняла, – настороженно протянула чиновница.

– Пришла предложить актерам материальную помощь.

Дама сняла очки и уставилась на меня. У нее был удивительныйбюст – размера восьмого, не меньше. Он выдавался вперед наподобие журнальногостолика. Видя, что собеседница ничего не понимает, я пояснила:

– Наш руководитель, господин Ибрагим Оглы-Заде, страстныйтеатрал. В особенности любит классическую русскую драматургию – Чехов,Островский, Грибоедов. Зная о тяжелом финансовом положении актеров, решилвручить двадцати пяти старейшинам премию «За вклад в культуру». Медаль иденьги.

– Сколько? – деловито поинтересовался «бюст».

– Пока не уполномочена сообщать. Господин Ибрагим Оглы-Задепросит дать список пожилых актеров, желательно тех, кому за семьдесят, а онвыберет достойных. И еще их адреса и телефоны…

– Молодым тоже тяжело, – сопротивлялась дама.

– Наш хозяин считает, что люди, рожденные в 30-е годы ипозже, вполне способны сами заработать себе на хлеб.

– Ладно, – смилостивился Аргус, – как раз недавно составлялитакой списочек, министерство потребовало, тоже материальную помощь решилиоказать. Дали по сто рублей. Смех, да и только, надеюсь, вы чуть побольшепредложите.

И она протянула два листка. В десятой строке значилисьтелефон и адрес Ивана Александровича Грекова.

Телефон не отвечал. Дождавшись двадцать пятого гудка, ящелкнула крышечкой мобильника. Проезд Куропаткина! Да это же совсем рядом, вдвух шагах.

«Вольво» медленно поехал направо. С неба вновь летела жидкаякаша, но после ужасающего вермского мороза такая погода мне даже нравилась.

Старик Греков жил на четвертом этаже. Интересно, как пожилоймужчина преодолевает гигантские лестничные пролеты и сколько ему может бытьлет? Еще маленькой девочкой я смотрела фильмы с его участием, и уже тогда он неказался молодым. Хотя для пятилетнего ребенка человек в тридцать – дедушка…

Звонок отчего-то не работал, я стукнула кулаком в дверь, онаприоткрылась, и я увидела огромную прихожую, заставленную гардеробами. Сверхуна них громоздились картонные коробки и кипы пожелтевших газет. Пахлолекарствами, пылью, одинокой старостью.

– Есть кто дома? – крикнула я.

– Проходите, пожалуйста, – раздалось в ответ, – звонок неработает, вот я дверь и приоткрыл. Хотя вы, душенька, на целых два часа раньшеназначенного пришли. Так нельзя, вдруг бы я ушел куда. Надо звонить, коли времявстречи меняется.

– Так трубку никто не берет.

– А и правда, – снова донеслось из глубины квартиры, – язабыл с ночи включить. Идите, идите, да обувь не снимайте, не люблю этойпривычки, ну давайте, не тушуйтесь.

Я пошла на голос и оказалась в темной комнате. Посередине вкресле сидел старик, на вид ему можно было дать лет двести. Костлявое телоукутано в теплую клетчатую куртку, ноги прикрыты пледом. Рядом на маленькомстолике книга, очки, лупа и стакан холодного чая.

– Душенька, – пророкотал хорошо поставленным голосом хозяин,– сделайте старику одолжение, раздерните портьеры. Что-то сегодня совсемобленился – и телефон не включил, и занавески не раздвинул. Значит, надумалипоступать в наш вуз?

Не отвечая, я распахнула пыльные драпировки. Грязноватую,заставленную антикварной мебелью комнату залил серый декабрьский свет.

– Ну-ка, ну-ка, – пробормотал актер, насаживая на нос очки,– поглядим на внешность.

Я подошла поближе. Дедушка побагровел, ни одного звука недоносилось из его раскрытого, как у засыпающей рыбы, рта. Не понимая, чтопроизошло, я приблизилась почти вплотную к креслу, и тут старик ожил.

– Изыди, сатана! – прогремел он, вытянув вперед костлявуюруку с артритными пальцами. – Как посмела явиться вновь в мой дом ты, виновницавсех несчастий!..

Гнев выглядел слегка театрально, а слова напоминали тексткакой-то роли, но мне было недосуг оценивать профессиональные качества актера,следовало немедленно внести ясность в ситуацию.

– Пожалуйста, успокойтесь, – попробовала я перебитьстрастное выступление, – вы перепутали меня с Иветтой Воротниковой. Но я –Дарья Васильева, просто мы с ней очень похожи.

Греков захлопнул рот и уставился мне в лицо неожиданнояркими черными глазами. Минут пять он разглядывал меня сквозь очки, потомзаявил:

– Уж и не знаю, что думать. Вроде Люка, а вроде и нет.

Я вздохнула.

– Знаете про родимое пятно на ноге?