всех городах. Люди ходят по улицам с песнями. Непременно приходите. Мастер велел передать каждому: когда родина зовет — ни седина, ни ревматизм не могут служить отговоркой.

Нельзя сказать, чтобы это было полной неожиданностью. Люди уже знали, что в России повсюду идут волнения и забастовки. Халме в последние дни предсказывал, что то же самое должно начаться и в Финляндии.

— Землю разделят и торппы освободят. Должны быть такие выборы, чтобы и бедные могли принять в них участие, а не только те, у кого земля и деньги.

— Халме-то чего хошь наговорит. А вот что господи на это скажут? То-то и оно.

Речи Халме, конечно, брали людей за живое. Но стоило лишь подумать, к примеру, о силе и могуществе барона, как каждый начинал сомневаться.

Когда Валенти объявил свою новость в Коскела, Аксели сразу загорелся.

— Теперь и тут начнется забастовка. Никто пальцем не пошевелит, пока торппы не объявят свободными.

— Ты только не вздумай там рот раскрывать. И бея того мы сидим на месте не слишком крепко. Ты набрался слов от Аату Халме. Право же, этот говорун земли не разделит.

— Может, и так, но если весь народ придет в движение, то чудо будет, если изгородь на краю нашей канавы не повалится.

Разумеется, у Аксели было несколько иное представление о забастовке, чем у Халме.

Портной в это время совещался о проведении забастовки с пастором и пасторшей. Они недоумевали, но на митинг обещали прийти.

— Собственно, зачем же нам здесь самим против себя бастовать?

— Ведь забастовка всеобщая. И разве не долг каждого из нас поддержать ее?

— Так-так. Мы, конечно, придем на собрание. Там и будем принимать решения.

Халме ушел из пастората удовлетворенный. Забастовка открывала целый ряд возможностей. Хотя его отношения с пасторатом стали в последнее время довольно холодными, он хотел организовать забастовку при поддержке его хозяев. Это обстоятельство могло иметь решающее значение. Портной испытывал особое воодушевление, как патриот-социалист. Забастовка сразу прояснит все национальные и социальные проблемы. Когда он услыхал, что национальная буржуазия тоже встала на сторону забастовки, он решил, что времени терять нельзя. Господа должны поддержать забастовку, но главным ее руководителем будет некто другой. Возвращаясь домой из пастората, он уже обдумывал первые слова своей вступительной речи:

— Сограждане!.. Великие события...

Люди шли в дом пожарной команды, думая о разделе земли и об освобождении торпп, но, к своему удивлению, увидели там господ и хозяев.

— Зачем же тут хозяева и пасторатские господа, если собираются делить землю?

В довершение всего Халме приветствовал господ необычайно учтиво. А на простых смертных даже и не глядел. Он усадил господ на переднюю скамью, согнав каких-то парней, пришедших раньше.

Халме не знал, что в этот день пастор имел продолжительный телефонный разговор с Хельсинки. Ему советовали сдерживать стачечные настроения и по возможности мараться предотвратить забастовку. Есть надежда, что февральский манифест будет отменен, и пока этого достаточно. Сначала нужно восстановить порядок, а уж потом говорить о реформах. Забастовка в городе приобрела опасный размах, и требования рабочих чрезмерны. Для охраны порядка создана национальная гвардия, но в ней решающую власть получили рабочие и положение становится угрожающим. К парламентарной реформе следует относиться положительно, но с тем условием, чтобы она проводилась законным путем, то есть решением старого сословного сейма.

Халме поднялся на трибуну.

— Сограждане! Великие события привели в движение и наш народ. Кровавая тирания, ответившая в Петербурге ружейными залпами на смиренные просьбы народа, наконец переполнила чашу терпения народа России. Империю потрясают грандиозные забастовки. К ним присоединился и весь народ Финляндии, полный решимости вернуть себе отнятые права. Но старых прав теперь мало. Народ требует новых реформ, необходимость которых ощущается каждым из нас.

Затем Халме изложил требования: всеобщее право голоса, новое законодательство о торппах и закон о рабочем дне. Объяснил, почему эти требования необходимы. Закончил он речь рассказом о маленькой нищенке, которая якобы заходила к ним в этот же день. Тут Халме немного приврал: на самом деле это случилось неделю назад.

— Сограждане! Сегодня, когда я думал о борьбе финского народа за свои права, дверь моей комнаты тихо отворилась и вошла маленькая девочка-побирушка. Она робко встала у косяка. Все мы, конечно, видели таких детей — их ведь слишком много. Я понимал, зачем она пришла, но все же спросил, чего ей нужно. Оробев, она долго молчала. Жалась у двери, маленькая, в больших, рваных сестриных башмаках, в изодранной братниной куртке и в материном платке. Наконец, она стыдливо прошептала: «Хлебца... Милостыньки...»

Сограждане! Стыдясь, я наполнил ее суму. Сердце мое не позволило отделаться простым куском хлеба. Я сказал ей: «Сегодня народ Финляндии поднялся на борьбу за свои права. Он борется не только за свою государственность, но и за тебя. Еще какое-то время тебе придется брести своей горестной тропой, но пусть на душе у тебя станет легче, ибо скоро это кончится». Так. Хм-хм... Дорогие слушатели! Вы догадываетесь, что девочка посмотрела на меня удивленно и, наверно, дома она с недоумением рассказывала о дяде, который наполнил ее суму, но в то же время говорил, как безумец. Да и как же иначе могла бы она это понять? Но настанет время — и она поймет. Ибо развернувшаяся забастовка разобьет те замки и засовы, которые до сих пор мешали нам устранить ряд несправедливостей, следствием коих являются эти маленькие оборвыши. Вместе с государственным освобождением должно произойти освобождение социальное. Тогда уже не встанет перед нами укором страдальческий взгляд этих робких детских глаз. Сограждане! Ныне сквозь темную мглу ноября мы уже видим весеннее солнце, восходящее над нашей родиной.

Халме кончил, рассчитывая на бурные аплодисменты. Но он жестоко ошибся. Аплодисменты прозвучали так слабо и неуверенно, что Халме показалось, будто он куда-то проваливается. Он откашлялся и сдержанно поклонился. Собравшиеся поглядывали то на него, то на пастора, и Халме понял, что люди озадачены присутствием господ. Обратясь к пастору с легким поклоном, он сказал:

— Эта забастовка — общее дело всего народа. Поэтому я просил бы и пастора выступить сейчас.

Пастор вышел на трибуну и заговорил мягко, ласково, как говорил с церковной кафедры:

— Дорогие друзья! Кто же из нас может равнодушно смотреть на бесправие родины и ее народа? Да. Забастовка всенародная. К ней примкнули все слои населения. Даже чиновники бастуют. И все-таки нам лучше подождать развития событий. Наша забастовка здесь не принесет никакой пользы.

Мы должны оказать забастовке иную поддержку. Все