— Ну, мы же с вами радикалы, господин Халме, мы-то и гарантируем это. В случае если не будет избирательной реформы, мы организуем новую забастовку.

Но на душе Халме не стало легче от ее болтовни. С неожиданной резкостью он возразил:

— Нет, сударыня, видно уж, объявлять забастовку будет лишь один радикал — господин Халме.

Вместе с толпой они вышли в гардеробную, и люди прислушивались к их разговору. Большинство жителей деревни так до конца ничего и не поняли. Канкаанпээ спросил:

— Чудно все-таки, как же это нынче бастуют? Бастуют против царя и бастуют против фабриканта. Если против царя — так для чего же на заводе бастовать? Ведь заводы-то не царские. А ежели бастуют против фабрикантов— так ведь фабриканты же не царь.

— Господа бастуют против царя, а рабочие — против фабрикантов. Только обе забастовки случились одновременно, — сказал Отто нарочно громко, чтобы все слышали.

Пастор счел необходимым ответить ему:

— Нет, безусловно, цели забастовки едины, общенациональны. Это протест против тирании.

— Да, только тираны-то бывают разные, — пробасил Янне, не отстававший от отца. Он достал с вешалки свою шапку и вертел ее в руках, разглядывая так, словно не знал, какой стороной надеть ее. И при этом улыбался с самым добродушным видом.

Хозяин Кюля-Пентти тоже не смог промолчать:

— Здесь это не подходит, я говорю. В сельском хозяйстве, значит, забастовки не помогут... я говорю. Коров все равно надо доить, я говорю. И кормить... Там, в городах, — другое дело, я говорю.

Лаурила проворчал на прощанье:

— Нам все то не подходит, что задевает карман финского хозяина.

Кругом раздались смешки, и даже господа притворно улыбнулись. Халме молча оделся. Обращаясь ко всем, он громко сказал:

— Итак, я еще посоветуюсь с руководящими инстанциями, после чего мы вновь соберемся и примем решение.

Преети Леппэнен старательно надевал и любовно разглядывал новые рабочие рукавицы, которые он получил в подарок.

— H-да... Все зависит от того, с какой стороны кто смотрит. Так оно и с большими делами получается. Они-то, хозяева, значит, гнут отсюда. А нам-то, маленьким людям, надо клонить вот сюда.

Люди расходились, исчезая во мгле ноябрьского вечера. Шли домой маленькими группками, расходясь у развилок деревенских дорог и тропок. По пути разговаривали и спорили. Молодые парни выражали свою неудовлетворенность выкриками:

— Нечего вам, дьяволы, озорничать, тарарам устраивать!

— Эх, трам-тарарам!.. Как говорила моя тетушка.

— Долой Юте Коскинена и Ялмара Даниельссона!

— Банзай, дьяволы! Русского Николашку по морде — и все тут!

Дома, в избушках и в торппах, жены спрашивали вернувшихся мужей:

— Ну, что там было?

— А, не поймешь ничего! Халме с господами заспорил. Говорили всякую ерунду. А о земле — ни слова. Но все-таки в городе сейчас что-то происходит. Господа вроде как струсили маленько. Кто знает, может, и в самом деле выйдет какое облегчение в нашей жизни?

Аксели проводил Отто с сыновьями до самого дома. Он был разочарован.

— Даже и Халме так говорит, что ничего не поймешь. Поднял бы забастовку без господ. Какого черта их за собой тащить? Если забастовка защищает торппарей, так, значит, проклятущему попу в ней вовсе не место. Неужто Халме не слышал про изгородь на нашем болоте?

Отто усмехнулся:

— Нет, парень, поднять забастовку не так просто. Торппарю это грозит сгоном, поневоле каждый задумается. Я уже и так и этак обмозговывал. Скоро нам совсем туго придется. Кругом столько разговоров о торппах да о разделе земель. Хозяева напуганы и стараются по любому поводу сгонять торппарей с места. Вот разгонят всех — и не будет ни торппарей, ни вопроса о торппах. Так и знай: чем больше толков о разделе земли, тем чаще хозяева будут прикрывать торппы.

— Не могут они этого сделать, — деловито рассудил Оскар. — Без торппарей им не обойтись. Где они найдут такую массу рабочих рук?

— Больно дальновидными ты считаешь хозяев, — возразил Отто. — Какое дело им до того, что будет в конце концов? Каждый решает за себя и каждый для себя рассчитывает. Сегодня он видит, что дороги Финляндии еще полны нищих. Это его устраивает. Вот тебе пример: Канкаанпээ должен был ежегодно сдавать по три кило шерсти в счет арендной платы. Барон отказался от шерсти, так как она ему больше не нужна. А вместо этого — хлоп! — назначил пять дополнительных рабочих дней. Дорогую же шерсть ему стриг Канкаанпээ. Нет, хозяева ни о чем не думают. Иначе они такого бы не творили.

Аксели вскипел:

— Нет, черт возьми, надо же что-то делать!

— Завтра пойдешь на поденщину как миленький. Ну а ежели получим право голоса, тогда уж мы господ маленечко поприжмем. Тогда и барону придется подумать, прежде чем назначать лишние дни. Чертова борода! Он, говорят, ворчал, что и я плохо содержу торппу.

— Значит, и он иной раз правду говорит, — со смехом заметил Янне, и Отто рассмеялся.

— На черта ему проверять мою торппу? Да торппа тут ни при чем. Просто управляющий наябедничал. Подбежал, сатана, на пашне и хлестнул мою лошадь. Говорит, она лениво тянет! Ну а я для смеха схватился за оглоблю— и давай сам тянуть что есть силы, как будто жизнь свою спасаю. Ох, он и взбеленился: «Шорт... шорт...»

— Он, мерзавец, способен на любую подлость. Врет барону, да похоже, что и ворует.

У ворот Кививуори они расстались. Разочарованный, убитый, Аксели шел домой. Он поверил в забастовку и сгоряча вообразил даже, что разом возместятся все обиды.

Он злился на Халме:

— Эх, черт... И куда вдруг девались его идеи... Нет, надо мне самому почитать эти книжечки да газеты.

Напрасно он бранил портного: сейчас это было все равно, что бить лежачего. Вдвоем с Валенти портной брел впотьмах по дороге, превращенной в жидкое месиво. Ученик сгорал от желания поговорить, но мастер точно онемел. Он только тяжело вздыхал, ноги его шлепали по грязи. Ему, самолюбивому и самодовольному человеку, трудно было признать, что он оказался в дураках. Он был шутом, посмешищем. Он вспомнил свой рассказ о нищей девочке. Они смеялись над ним! Все в нем содрогнулось. Мысль отчаянно металась в поисках выхода. Созерцательное, патриотически-социалистическое мировоззрение портного дало первые трещины. То было горькое потрясение. Глаза Халме мрачно глядели во тьму ноябрьского вечера.

Дома он почти не говорил с Эммой. Она поняла, что произошла какая-то неприятность,