но по обыкновению не стала расспрашивать. Она старалась лишь как-нибудь ободрить и утешить мужа. Но перед тем, как лечь спать, Халме сказал ровным голосом:

— Завтра я должен встретить товарища Хеллберга. Надо переговорить о важном деле.

II

Итак, забастовки не получилось. И Аксели отрабатывал поденщину как миленький. Юсси пришел в ужас от одной только мысли, что поденщина может остаться невыполненной. Если бы сын не вышел, то на работу отправился бы сам Юсси.

— Если будет забастовка, то и вы не пойдете.

— Что же меня-то удержит?

— Тогда уж будет стыдно выходить на работу.

— Мне не было стыдно работать изо дня в день сорок с лишним лет. И дальше будет так же, покуда есть сила в руках.

Вечерами Аксели не мог оставаться дома. Молодежь теперь собиралась по вечерам на развилках дорог даже в будни, обсуждая самые нелепые слухи. Каждый раз кто-нибудь приносил новые вести.

— В Хельсинки власть захватил капитан Кокки. Блюдолизы русских изгнаны с позором со службы.

— В Оулу объявлена республика. Жандармов вывели из города.

— Из-за границы привозят оружие на кораблях. Сначала утвердят всеобщее право голоса и раздел земель, а затем — айда в Питер. Разложат перед царем бумагу и скажут: «Подписывай живо, а не то не слыхать тебе больше петушиного пения!»

— Какую бумагу?

— Ну, всенародный закон. Закон о парламенте. И такие законы, чтобы торппарям отдать их землю, а прочим дать наделы из помещичьих земель. И заработную плату повысят, а рабочий день сократят. Чтобы затемно уж не работать.

Халме не сообщал ничего нового. Он побывал в селе у Хеллберга, и они долго разговаривали. В волости все происходило, точно как и в Пентинкулма. Господа и хозяева возражали против забастовки на сельскохозяйственных работах. Только рабочие лесопилки Меллола бастовали, так же как персонал железнодорожной станции.

Хеллберг саркастически усмехался:

— Теперь стало ясно, что они не пойдут вместе с нами до конца. Их требования касаются только государственного устройства, наши же — и государственного, и социального. Тут-то мы с ними и расходимся.

— Насколько я знаю, большинство буржуазии все же стоит за парламентскую реформу.

— Хе-хе... Они вынуждены. Кто же посмел бы публично выступить против обновления сейма. Конечно, многие искренне за. Но когда старый сейм-кошелек вернет свои полномочия, а по улицам начнут разъезжать казаки, то увидишь: окажется, что «для глубокой перестройки момент неблагоприятен». Наша буржуазия вечно ждет «более благоприятного момента». Запомни это.

— Что же делать?

— Надо, чтобы Кокки со своей гвардией довел дело до конца.

Ну, все-таки метод насилия чужд рабочему классу.

Хеллберг бросил на Халме колючий взгляд и рассмеялся:

— Слушай, рабочий класс вправе использовать любые средства, если только они позволяют ему взять власть.

Это вызвало долгий спор, во время которого Хеллберг то горячился, то почти открыто смеялся над детской наивностью Халме. Портной защищался спокойно и с достоинством, изумляя Хеллберга огромным количеством цитат из социалистической литературы.

— По-моему, нелогично требовать парламентской реформы и в то же время готовить захват власти с помощью гвардии Кокки.

— Хм!.. Черта лысого добьется этакое рабочее движение! У нас тут в селе Калле Силандер из кожи вон лезет, доказывая, что кооперативы приведут к социализму. Дескать, создадим кооперативы и в них будем все покупать, тогда буржуазия отомрет сама собой.

— Что ж, как одно из средств — и это не плохо.

— Так. Ну, оставим сейчас этот спор. А как у вас народ настроен?

— Народ в неведении. И побаивается. Особенно осторожны люди барона. Но все же я думаю, что мой скромный труд начинает оказывать влияние.

— У народа нет ясности потому, что ты сам как в тумане. Ты должен организовать у вас в деревне рабочее товарищество и действовать на основе ясной партийной программы.

Халме принял еще более чопорный вид. Его оскорбляло полупрезрительное обращение Хеллберга, и в особенности то, что Хеллберг во время разговора отламывал кусочки от лежащего на столе хлеба и ел.

— Я, конечно, думаю организовать рабочее товарищество и постараюсь, чтобы оно вошло в рабочую партию. Безусловно, придется принять и партийную программу. Но, с твоего разрешения, я замечу, что, по моему скромному разумению, в самой партийной программе существует большая неясность.

В конце концов, они договорились, что, хоть устроить забастовку и не удалось, тем не менее, нужно агитировать за парламентскую реформу. Хеллберг настойчиво повторял слово «агитация», но Халме упорно держался «просветительной пропаганды». Рабочее товарищество следует организовать при условии, что оно получит широкую поддержку в народе.

Когда Халме ушел, Хеллберг только шумно вздохнул: «О-хо-хо!..» Он уже знал о том, что по дороге на Хельсинки маршируют русские воинские части, и догадывался, что забастовка кончится ничем. «Так, так. Господа, конечно, отхватят себе лучшую часть пирога... Эх, ну что за рабочее товарищество получится в Пентинкулма, если его возглавит этот чертов проповедник. Но все равно, лучшего человека там нет».

Халме писал речь. Он намеревался провести собрание в воскресенье, в доме пожарной команды. Валенти снова бегал оповещать народ. На сей раз господ не приглашали. Но тут опять случилось непредвиденное. К Халме приехал пастор и рассказал новости. Сейм собирается специально для того, чтобы рассмотреть и принять новый закон об избирательном праве. Февральский манифест отменяется. Поэтому решено прекратить забастовку. Пастор сиял:

— Да, господин Халме, мы все-таки победили!

Но Халме не разделял его радости. Сугубо деловым тоном он стал расспрашивать о подробностях и в конце концов сказал:

— Судя по всему, вы победили. Но победа трудового люда покоится на весьма шатких обещаниях.

— Но почему же? Ведь в сообщении ясно сказано, что сейм подготовит обновление представительного собрания.

— Господин пастор, вы не хуже меня знаете, что решение сейма зависит от двух высших сословий, имеющих в нем подавляющее большинство. А их реакционность общеизвестна.

Пастор с жаром принялся уверять, что высшие сословия теперь не смогут помешать реформе.

— Завтра в общинном доме состоится торжественное патриотическое собрание. Приходите непременно и передайте приглашение всем.

— Не знаю, смогу ли я принять участие в упомянутом торжестве. Это будет зависеть от некоторых обстоятельств.

На душе у Халме было горько и тоскливо. На их торжестве он совершенно незаметен, он просто никто. А он мог бы стать крупной фигурой, если бы тогда здесь была сообща объявлена забастовка, и теперь торжествовали бы победу тоже вместе.

В довершение всех неприятностей изменившееся положение внезапно перечеркнуло