его изображение в газетах, но никогда на картине. Да, нос – возможно, подбородок, но особенно рот напоминали ее собственные: порой случается, что кто-то на кого-то похож.

Она подняла взгляд:

– Это может быть совпадением.

– Возможно. Но письмо-то не сов…

– Барнабас рассказал мне о письме от Сандрин…

– Нет, дорогая, не это письмо, – хмыкнул Доминик, – а написанное твоей настоящей матерью.

В груди заболело, словно ее ударили.

– Моей матерью? Но я не… – Она замолчала и гневно взглянула на Доминика. – Даже если это правда, тебе-то это зачем? – Она повернулась к королю. – Или вам? Вы что, вправду верите, что сможете шантажом тянуть деньги из королевских особ?

– Да ты только вдумайся, дура! – заорал Густав. – Если кронпринцесса Швеции родила ребенка от Бонапарта, будучи замужем за кронпринцем, как по-твоему, захочет ли мой народ устраивать коронацию? Кто может поклясться, что их сын – их единственный ребенок, насколько известно моей стране, – тоже не от Бонапарта? Дезире уже несчастна: отказывается жить в стране, которая решила сделать ее королевой, – но сделать королевой шлюху Наполеона? – Он гадко рассмеялся. – Невозможно.

– И вы в самом деле думаете, что моего существования достаточно, чтобы заставить кронпринца отступиться? – Теперь засмеялась Марианна. – И кто из нас дурак?

Густав проорал что-то на своем языке. Марианна предположила, что ничего лестного он ей не сказал.

– Мы будем использовать тебя так, как считаем нужным! – рявкнул король и с такой силой сжал столовый нож, что костяшки пальцев побелели. – Ты можешь либо поехать с нами добровольно, либо мы свяжем тебя и посадим в клетку!

– Поехать куда?

– В Швецию, разумеется.

Марианна сдавленно засмеялась и перевела взгляд с разъяренного лица короля на самодовольное – Доминика. Барон пожал плечами. Судя по его насмешливому виду, он совершенно не верил в предложенную схему и просто потешался над выжившим из ума экс-королем. Вероятно, ради денег.

Да почему это ее вообще удивляет? Это же Доминик, и он, по своему обыкновению, использует человека как инструмент достижения собственных целей.

– А что с этого получишь ты? – спросила она сердито.

– Удовлетворение от осознания, что поступил правильно и благородно, – ответил тот, и благочестивое выражения лица уступило место знакомой глумливой ухмылке. – А, и еще кучу денег от твоей матери.

Мысли опять лихорадочно заметались, и Марианна с трудом подобрала нужные слова.

– Если вы думаете, что две миниатюры и мое присутствие смогут заставить кого-нибудь поверить в эту дикую историю, то вы оба бредите. Даже я вам не верю.

– Ты забываешь про письмо, – сказал Доминик и снова сунул руку в карман.

– Ты еще что-то у меня украл? – осведомилась она.

– Подумай об этом, дорогая. Останься оно у Барнабаса, и ты бы никогда не узнала правды. Он всегда настаивал на том, чтобы держать тебя в неведении, потому что твоя мать просила его сохранить тайну. Но, думаю, мы оба понимаем: он молчит только из-за денег. – Доминик неприятно улыбнулся. – И если бы не я, ты бы так и прожила до конца дней в неведении. Так что тебе следует поблагодарить меня.

Марианна фыркнула и потянулась за письмом.

– Зачем вы ей это отдаете? – возмутился Густав.

– А какой от этого может быть вред? – удивился Доминик.

Король насупился:

– А мы будем просто сидеть тут и ждать ее?

– Мы никуда особенно не торопимся, да и ужин еще не закончили, ваше королевское высочество. – Доминик раздраженно посмотрел на стол, все еще уставленный остатками остывшей еды. – Где все слуги? Почему не убрали со стола? И что, десерта сегодня не будет?

– Позвоните еще раз, – приказал король. – Фрау Майер говорила, что сегодня будет штрейзель.

Марианна с ненавистью взглянула на обоих и, перестав слушать их болтовню, развернула письмо.

«Моя дорогая Марианна!

Я пишу это сейчас, когда тебе всего месяц, чтобы ты смогла прочесть письмо в свой двадцать первый день рождения и узнать, что твоя мать любит тебя.

Я очень надеюсь, что сейчас ты счастливая английская девушка, выросшая и созревшая под заботливым присмотром Сандрин Симпсон, женщины, которая всегда была мне так же близка, как моя сестра Жюли.

С чего же начать?

Думаю, с начала.

Я урожденная Дезире Клари.

Мы с твоим отцом (известным сейчас под именем Наполеон Бонапарт) знали и любили друг друга много лет.

Моя любовь оставалась неизменной, а вот его – угасла.

Наполеон разорвал нашу помолвку, чтобы жениться на другой. Тогда ее звали Розэ, но это имя ему никогда не нравилось и он предпочитал называть ее Жозефиной. Если вкратце, то вот такой у тебя отец, Марианна: дерзкий и бесстрашный, но зачастую бесчувственный и эгоистичный.

Я видела, что он искренне любил ее так, как никогда не любил меня: страстно и всепоглощающе.

Моя сестра Жюли, твоя тетушка, вышла замуж за его брата Жозефа, и я, оставшись близкой их семье, переехала с ними в Париж.

Злилась ли я, обижалась? Думаю, он сильнее задел мою гордость, нежели сердце.

Твой отец чувствовал свою вину за то, как поступил со мной, и решил выдать меня замуж, чтобы успокоить свою совесть. Благодаря ему меня представили нескольким подходящим мужчинам. Так я и вышла замуж за одного из генералов твоего отца, прекрасного благородного человека, но не могу сказать, что мы когда-нибудь любили друг друга.

История о том, как появилась на свет ты, в некотором смысле известна всему миру. Твой отец узнал, что у Жозефины появился любовник, написал ей письмо, пылкое и полное боли. Британцы перехватили курьера с письмом, и твоего отца унизили во всей Европе.

Однако в этой истории есть еще одна часть, о которой почти никто не знает. Вернувшись в Париж, твой отец бросился не к своей жене, а ко мне.

Стыдно ли мне, что я приняла его? Нет, да и с чего бы. У моего мужа есть любовница. У Жозефины есть любовник. У Наполеона вообще множество женщин. То, что я сделала, для нас не является чем-то запретным. Но родить ребенка, когда мой муж просто не может быть его отцом? Нет, я не могла допустить огласки. Это разрушило бы много судеб.

Я лишила тебя многого из того, что должна иметь моя законная дочь. Почему я так поступила? Не буду лгать: прежде всего для того, чтобы избежать скандала и позора. Я знала, что ты всю жизнь будешь носить клеймо незаконнорожденной. Жизнь при дворе – пустое, бессмысленное существование, я ее презираю, и хотела для тебя лучшей участи.