навязывая свои ценности, тем более силой, они и не думали никуда вторгаться, но и отдавать свою родину на поругание захватчику они не станут. Эта бессмысленная бойня будет продолжаться до тех пор, пока не выветрится из тартарцев весь дурман военного веселья, и они не захотят вновь законсервировать слово ВОЙНА в глубинах сознания, похоронить, закопать, стереть его из памяти вместе с тобой. И они придут за тобой, искалеченные, голодные, грязные, вшивые, оставив внутристов в покое, подарив им миллионы саженцев на новые леса, а тебя выволокут из твоего дворца и посадят на кол, четвертуют и предадут другим казням, которых не счесть, — и ты будешь вопить и вопить от боли, потом умирать в страшных мучениях, воскресать, снова вопить и умирать, и так до скончания века.

Погружённый в раздумья, на автопилоте двигаясь по длинному коридору в сопровождении Хранителей, Дорогин долго не замечал, что они обращаются к нему с одним и тем же вопросом, повторяя его друг за другом — мальчик, юноша, мужчина, старик:

— Как вам этот последний Черти-какой вариант?

Когда плотное облако мыслей немного рассеялось, Дорогин услышал голос мальчика, задающего этот вопрос, плохо сочетающийся с его возрастом.

— На мой взгляд — самый лучший, — ответил Дорогин.

— По нашим оценкам данный Черти-какой вариант почти на девяносто процентов соответствует оригиналу. Остаток прежней личности — лишь десять с небольшим процентов. Это отличный результат. Нам его оставить для дальнейшей трансформации?

— Не стоит, — Дмитрий Дмитриевич самому себе удивился, как быстро он принял решение, не думая и не сомневаясь. — Беспокоиться не о чем. Этот вариант полностью выработан, ни одного процента из него больше не выжать. Обнуляйте его и берите следующего. Вы подобрались к оригиналу очень близко. Наверняка, ещё вариантов десять-двадцать — и придете к ста процентам, то есть к полной трансформации личности и возвращению оригинала к жизни.

Дорогин никогда не спрашивал у Хранителей, что будет дальше — ну, вернут они Ненашева на все сто процентов, и что? — особо жестокое и мучительное обнуление, продолжительная жизнь за стеклом или ещё что-то? Не важно! Надо было просто планомерно двигался к заданной цели, уничтожая грибы ненависти, периодически вырастающие в душе, от варианта к варианту, от варианта к варианту, — воспринимая их, как естественные вехи своего жизненного пути.

— Какой способ обнуления данного варианта вы предпочитаете? — Хранитель-мальчик спрашивал таким тоном, как будто речь шла о выборе блюд в ресторане.

— Давненько не прибегали к расплющиванию. Под пресс его, определенно, под пресс! Очень медленный, по миллиметру в час.

— Желаете присутствовать при обнулении?

— Пожалуй, в этот раз пропущу. Истошные вопли обнуляемых и лицезрение их мучений — это, конечно, бодрит, очищает и освобождает от накопившейся ненависти, — всё равно что помыться в бане, но тут, как с полезной и вкусной едой, главное — не объесться, иначе всё вылезет обратно, и больше никогда этого есть не захочется. Простого осознания, что обнуление состоялось и справедливость восторжествовала, будет достаточно…

Странным Дорогину показалось ещё и то, как быстро он забыл свои слова, решившие судьбу Черте-какого варианта, почти мгновенно, — зато на какое-то время появилось приятное занятие — сначала попытаться их вспомнить, а потом забыть и об этом. Но вот чего уж точно он никак не мог забыть, так это то, куда направляется по длинному коридору в сопровождении Хранителей, которые готовы были в любую секунду подхватить его и понести на руках, если на то будет его воля и желание, но он хотел двигаться самостоятельно, в полной мере осознавая, насколько это фантастическое действо — двигаться глубоко под землёй в таком месте, о существовании которого на поверхности почти никому ничего неизвестно. Кажется, сама таинственность здесь перешла из разряда идеи, мысли и ощущения в некую вполне материальную субстанцию, сравнимую с водой или воздухом, разлитую повсюду, заполнившую собой всё, так что приходилось ею дышать, как-то по-особенному пьянея, словно не телом и умом, а чем-то ещё, что находится внутри, — возможно, душой.

Они шли в зал просмотра секретных государственных артефактов. Они ходили туда каждый день на протяжении многих лет, трёх десятилетий, даже, кажется, протоптали лёгкие тропки в мраморных плитах, — Неужели? — Дорогин присмотрелся, — действительно, показались ему, пять слабых дорожек, — в центре его собственная, слева две, справа две — Хранителей, центральная при этом как будто глубже остальных. — Ну, конечно! Разве может он сравниться в легкости поступи с этими обитателями подземного царства! — и вытаптывали, скорее всего, эти тропинки в твёрдом камне не одно поколение, — сколько Правителей до меня точно так же ходило здесь! почему эта мысль никогда раньше не приходила мне в голову? — он не мог понять, лишь удивился этому и думал, что после него другой Правитель точно так же будет ходить в сопровождении четырёх Хранителей по этим слабо выраженным тропам в мраморе, — зато, уж точно, не заблудится в подземном лабиринте, — тропинки выведут, куда надо.

Наверняка, не просто так в этот день Дорогину вдруг открылись тропинки в мраморе, который до сих пор казался совершенно ровным и гладким, без каких-либо протоптанных канавок, — неспроста они вдруг проявились, стали заметны глазу, — я первый из всех Правителей увидел их! остальные просто ходили, не замечая никаких углублений! выпала мне такая честь!

Дорогин решил обязательно запомнить этот день и даже, возможно, приказать Хранителям внести его в их летопись, а ещё ему почему-то захотелось сегодня отменить все запланированные просмотры, начиная со сгоревших спичек, заканчивая древними тартарскими Ведами, написанными в незапамятные времена буквицей на человеческой коже, — огромная книга, которую с трудом притаскивали четверо Хранителей — оставить только мумию Кыштымского карлика, — об этом он сообщил, когда уселся в кожаное кресло за просмотровый стол; на бесстрастных лицах Хранителей не отразилось никаких эмоций, только самый старший спросил ровным голосом:

— Вас сегодня что-то беспокоит?

Дорогин не стал торопиться с ответом, он сидел в просторном, умеренно мягком кресле, ощущая, как прохладная кожа постепенно пропитывается теплом его тела, как будто оживает, — а вдруг оно обтянуто вовсе и не телячьей кожей, а человечьей? сижу тут, глубоко под землей, в городе хранителей, о существовании которого почти никто не знает на земле, в кресле, обтянутом человеческой кожей. кто знает, чем эти хранители тут занимаются, когда меня нет? они обладают огромными ресурсами и знаниями, о которых даже я мечтать не смею, вроде как бы служат интересам тартарии, подчиняются её правителям, но ведь никто их не контролирует, они живут под землёй своей отдельной цивилизацией, черпая из нашей, живущей на поверхности, столько ресурсов, сколько им требуется, запрашивают, что им