нужно, получают без возражений, да и сами выходят на поверхность, где и когда им угодно, забирают, что и кого хотят.

Дорогин разглядывал их утонченные лица, понимая, что это — всего лишь бутафория, для создания которой, вероятно тоже использовалась человеческая кожа, как и для этого кресла, в котором он сидит, как и для книги вед перуна, — сколько же людей ушло на написание этой огромной книжищи, содержание которой мне годами зачитывалось и переводилось, но к пониманию хотя бы малой части которой я так и не приблизился? смотрят на меня такими же глазами, как на черте-какой вариант, — наверняка, в любой момент могут поменять нас местами, если на то появится надобность, — а что если их вытравить всех, пустить, например, ядовитый газ, затопить все эти бесконечные залы и коридоры водой или выжечь огнём? почему бы мне не отдать такой приказ? возможности и полномочия имеются, но вот чего не обнаруживается внутри — так это желания, — странно! — словно его кто-то аккуратно вырезал скальпелем, как почку или легкое из тела, и выбросил, — и взять теперь его неоткуда, назад не приставишь. всё-таки хорошо, что я не черте-какой вариант!

— Самую малость, — скучным голосом проговорил Дорогин, стараясь не подавать виду, что хоть немного встревожен. — Когда мы сюда шли по коридору, я заметил канавки в мраморе, пять штук, словно мы их протёрли своими подошвами за эти три десятилетия. Раньше я их не замечал — сегодня это случилось впервые. Они едва наметились, их почти не видно. Может быть, они мне вообще привиделись — игра света и тени…

— Они вам не привиделись. В мраморных плитах действительно есть незначительная выработка, возникшая в результате механического воздействия подошв на протяжении длительного периода, мы её внимательно отслеживаем. Протертые плиты постепенно отбраковываются и меняются на новые. Следующая плановая замена ещё не скоро, но если вас это беспокоит, и выработка затрудняет передвижение, мы можем осуществить внеплановую замену…

— Не стоит. Просто я впервые её заметил и решил сообщить, чтобы вы сделали соответствующую запись в своих летописях.

— Мы начинаем отслеживать образование выработки с момента укладки новых плит, измеряем и фиксируем рост глубины канавок, вносим изменения в специальную таблицу, а также в обязательном порядке отмечаем имя Правителя, заметившего их, и точное время этого замечания вплоть до секунды.

— О, как! — Дорогин никак не ожидал, что у Хранителей всё продумано до таких мелочей. — Надеюсь, что я первый из Правителей обратил внимание на выработку в этих плитах?

— Последний раз плиты пола в коридоре, по которому мы передвигались на участке от Паноптикума до Хранилища, менялись при Страходухе. После него лишь четвёртый Правитель по счету впервые обратил внимание на едва заметные канавки в поле, но, как и вы не потребовал внеплановой замены плит. Вы же, получается, третий после него Правитель, который заметил канавки. Запланированная же замена плит будет осуществлена на пятом Правителе после вас.

"К черту плановую замену!" — чуть было не воскликнул в раздражении и возмущении Дорогин. Ему вдруг захотелось сжечь все летописи, в которых упоминается Правитель Тартарии Страходух, а также все его приемники, заметившие выработку, — они ходили по этим плитам, шаркали своими доисторическими подошвами, истлевшими полностью и до сих пор истлевающими в земле, этих Правителей давно нет, а след от них в мраморе, хоть и слабый, остался. — с другой стороны, я ведь тоже уйду вслед за ними, упоминание обо мне останется в летописях хранителей, и канавки в мраморе после меня станут глубже на миллиметр или меньше, и ещё память народа, — в ней я, наверняка, останусь, как правитель, приведший тартарию к небывалому за всю её историю расцвету, принесший народу освобождение от наемного труда и необходимости в поте лица добывать себе хлеб насущный, работая по десять-пятнадцать часов в сутки без выходных и отпусков. а это немало! и если я уничтожу упоминания о своих предшественниках, где гарантия, что мои последователи, не уничтожат упоминания обо мне или, поняв, что не могут превзойти меня в популярности, исказят их до такой степени, что я превращусь для потомков в узурпатора власти, в диктатора, обворовавшего свой народ и доведшего его до позорнейшей нищеты при всех-то богатствах тартарии?!!

— Пожалуй… — в задумчивости произнёс Дорогин, изо всех сил делая вид, что если его что-то и тревожит, то самую малость, но над этим всё равно стоит призадуматься, потому что небольшим тревогам свойственно перерастать в большие, а это недопустимая вещь по отношению к тому, кто управляет судьбами миллионов, и не должен принимать решения под влиянием чувств и эмоций. — Стоит на этом конкретно маршруте поменять старые плиты на новые, не дожидаясь, когда их износ станет критическим. И дело тут не в том, что канавки в мраморе затрудняют передвижение — просто они обладают собственной памятью, хранят не только шаги моих предшественников, но и их переживания, ошибки, преступления… И я не горю желанием соприкасаться с ними, подвергая себя опасности быть заражённым. Уж пусть лучше путь под моими ногами будет чист, как лист бумаги, тогда я смогу записать на нём шагами свою, ничем и никем не замаранную, историю жизни…

— Хорошо. Работы над заменой старых плит на новые начнутся незамедлительно, что будет отмечено в летописи.

вот! это совсем другое дело! теперь никакого груза веков не будет под ногами, — лишь девственно чистый мрамор, на котором муха не сидела, и подошвы моих ботинок ступят на него первыми, а не какой-то там страходух.

Пока Дорогин разговаривал с самым старшим Хранителем, трое остальных сходили за саркофагом, суперсовременным, автономным, напичканным электроникой, непроницаемым для большинства видов электромагнитного излучения, создающим и поддерживающим внутри безвоздушное пространство — там находилось на бессрочном сохранении абсолютно чёрное тело — Кыштымский карлик. Несомненно, хранители протоколировали все выносы саркофага, — он ставился на просмотровый стол перед Дмитрием Дмитриевичем, внешняя стенка с панелью управления бесшумно открывалась, и появлялась во всём своём великолепии капсула, выполненная в виде яйца из цельного куска горного хрусталя, уступающего по прочности только алмазу, внутри — за толстыми прозрачными стенками, сверкающими острыми бликами, в совершенно безвоздушном и стерильном пространстве, покоилась мумия карлика, величиной с подрощенного котёнка, которая вполне поместилась бы на ладони — ножки, ручки, тельце, голова, — тонюсенькие косточки, обтянутые высохшей кожей какого-то странного цвета, словно ускользающего от определения и прячущегося за серо-зеленой вуалью; если бы не конусообразная голова, собранная из четырёх чешуек, увенчанная костяным гребнем, крохотную фигурку, лежащую внутри хрустального яйца, вполне можно было бы принять за недоношенного человеческого младенчика, а так он был похож, скорее,