– Пойдемте-ка восвояси, – сказала Хельга домочадцам, когда стало ясно, что все уже рассказано. – Дадим людям отдохнуть, а завтра еще подумаем, что все это может означать.

Стали прощаться; Бер и Алдан тоже встали из-за стола, чтобы проводить гостей.

С дико бьющимся сердцем Вефрид подошла к Беру. Две силы толкали ее разом: к нему и от него. Осторожность побуждала тихо удалиться, но совесть требовала хоть маленьким знаком внимания искупить ее вредное недомыслие, из-за которого Бер со спутниками мог сгинуть в болоте. Она не знала, что именно скажет, но и отступать было поздно: заметив ее поблизости, Бер остановился в ожидании, даже слегка наклонился к ней, как взрослый, собираясь говорить с ребенком. Он явно устал и хотел отдохнуть, но воспитание, полученное от Сванхейд, не давало ему повернуться спиной к знатной деве. Это и льстило Вефрид, и усиливало ее муки.

– Я… рада, что все кончилось… благополучно для вас, – пробормотала Вефрид. – Ведь это было опасно… Тот дух мог загнать вас в болото и утопить… или превратиться в опасного зверя и разорвать…

Вблизи ее охватил исходящий от Бера тот же запах – лес, вечерний ветер, лошадиный пот, – но не оттолкнул, а еще усилил ее смятение.

– Мог, – кивнул Бер. – Но, как видно, Один не хочет нашей смерти. Или пока не хочет. Думает, не отступим ли мы сами, поняв, что он вмешивается в дело. Или ему угодно затянуть эту игру и дать нам погоняться за теми негодяями подольше. У него ведь много времени.

Лицо Бера было спокойно, в глазах отражалась усталость. Он не то чтобы смирился с этим поражением, но понял, что изначально был не в силах одолеть истинного противника. Вефрид стало его жаль – нельзя не сочувствовать человеку, который все силы отдал ради исполнения долга, даже если он не преуспел. Отчасти и по ее вине.

– Ты… стало быть, ты соперничаешь с Одином?

Эта мысль поразила Вефрид. Понимает ли сам Бер, во что ввязался? И если да, то как оценивать человека, решившегося на такое: восхищаться или жалеть? Ни в одной саге не говорится о таком соперничестве!

– А что мне остается делать? – Бер слегка двинул плечом. – Я не могу оставить смерть брата неотомщенной. Улеб… Понимаешь, он был очень хороший человек. Я знал его уже две зимы. Он был, может, лучшим из людей, кого я знал. Добрым, честным, великодушным, дружелюбным. Скромным, но отважным. Покладистым во всем, что касалось его самого, но неуступчивым в делах чести. Он стал бы очень хорошим князем для Хольмгарда. Там, где ему не хватило бы твердости, я бы ему помог, потому что знал: он выберет верный путь. И его убили самым подлым образом, воспользовались его добротой, верой в людей, желанием мира. Разве такое можно простить? Такие дела нарушают равновесие мира, и если не воздавать за них по заслугам, то зло разрастется и Затмение Богов придет намного раньше. Ради моей чести, ради блага нашего рода я должен за это отомстить. Ради наших предков и тех, кто только родится в будущем. И кто мой соперник – здесь ничего не меняет.

– Но ты же можешь… погибнуть. Трудно ожидать, чтобы человек оказался сильнее… выиграл борьбу с самим Всеотцом.

– Ну а если я разведу руками, вернусь домой к Сванхейд и скажу: не вышло, Одина мне не одолеть… – Бер помолчал, воображая это зрелище. – Боюсь, она будет разочарована. Она сама, когда осматривала место гибели Улеба, сказала: я отдам все силы ради мести, а когда наш долг будет исполнен, пусть Фрейя возьмет меня к себе. Если даже она, старая женщина сказала так… Если даже…

Бер перевел взгляд на Правену: она стояла в нескольких шагах и тоже слушала его, а глаза ее были полны слез.

– Если даже молодая женщина, – голос Бера стал мягче, – покинула свой дом, родичей и малое дитя, чтобы отомстить, то неужели я, мужчина…

– Но Сванхейд – старая женщина, а ты совсем молод, – сказала Хельга, и оказалось, что весь дом затих и слушает Бера. – Ты даже не женился, не оставил потомства… Ты – едва ли не единственный продолжатель рода Олава, кроме Святослава…

– Такова судьба того, кто избрал путь воина: погибнуть молодым, но обрести вечную славу.

Бер улыбнулся, и по самой этой улыбке, теплой и мягкой, было видно, что не об этой участи для себя он мечтал. По складу своему он был наследником, а не бродягой; он родился для того, чтобы преумножать род и его богатства. Но судьба толкнула его на иной путь, и требовалось вдвое больше мужества, чтобы на этом пути показать себя достойно.

– Он прав: опасение за свою жизнь – не повод жертвовать честью, – сказал Эскиль. – Без чести не будет удачи, без удачи не сохранить жизнь. Так лучше погибнуть с честью, чем без нее. Тогда Один примет нас за своим столом, как приличных людей. Сдается мне, он сам уважает тех, кто способен показать себя достойным соперником.

– Не знаю, насколько хватит моих сил. – Бер кивнул хозяину в благодарность. – Но пока они есть – я не отступлю.

– Надеюсь, в другой раз вам больше повезет, – смущенно сказала Вефрид и вышла с таким чувством, будто сам Один стоял у нее за плечом и слушал эту беседу.

Когда Вефрид вошла к себе, Хавстейн сидел на лавке и разматывал обмотки, вытряхивая на пол всякий лесной сор. Его вязанные из шерсти носки и кожаные башмаки были насквозь мокрыми, только немного провяли за время обратной дороги верхом. Эскиль стал расспрашивать Рагнара, в порядке ли лошади и хорошо ли устроены после этого дня. Вефрид подошла к Хавстейну и сочувственно погладила его по плечу, вынула застрявшую в волосах сосновую иголку. Она знала, что брат увлекся этим поиском, внесшим накал борьбы в его ровную жизнь, и болезненно переживает неудачу.

– Вы сами целы, уже за это можно благодарить Одина.

– Да. Мы благодарим. Но вот что я хотел бы знать, – Хавстейн встряхнул длинную серую ленту обмотки и взглянул на сестру, – куда настоящий-то Градимир делся?

Глава 10

Об этом говорили и назавтра, когда ловцы выспались и пришли в себя. Выходило, что настоящего Градимира в последний раз видели в ночь после Перунова дня, на гулянье у Змеева озера. С тех по как он исчез, украв Эскилеву лошадь, верных сведений о нем не имелось. Уже пять-шесть дней он был невесть где. И возможно, все это время тем или иным