— Неужели? Весь ушел? Это точно? Он что, забрал все своичемоданы?

— Забрал, и не только свои, но сейчас тебе это зачем? Или тыхотела звонить в милицию? Подумала бы лучше о своем здоровье.

Если честно, я сама не знала чего хотела, а здоровье моевсегда было в руках Ивановой, теперь же особенно.

— Людмила, ты же в курсе, человек больше всего боитсянеизвестности, а ты меня держишь в ней уже несколько минут. Так я никогда непоправлюсь.

Она вздохнула, закатывая глаза и давая понять, что язамучила ее, будто кто-то тут ей навязывается. Я, вообще-то, лежу в собственнойспальне, и идти мне совершенно некуда, разве что сделать пробежку по подругам,которых не видела десять дней. Так значит от Маруси ушел любовник. Весь. Значитя была права. Ох, как я ей теперь скажу! Как напомню этой дурочке что я былаправа! Никогда меня не слушает, ну да теперь, когда я оказалась права, будетумней и, надеюсь, станет прислушиваться к моим советам. А-аа! Боже! Ужас! Авдруг он вернется? На этих любовников никогда нельзя положиться. Бегаюттуда-сюда. Вот возьмет и вернется, а эта дурочка Маруся примет его сраспростертыми объятиями и будет счастлива, что же я тогда ей скажу? Тогда,выходит, я уже не права?

От мысли этой меня бросило в пот.

— Чего ты боишься? — тем временем вопрошала меня Иванова, окоторой (к своему стыду) за Марусей я совсем забыла. — Скажи мне, чего тыбоишься? — говорила она, словно печатая слова.

— Как чего? — изумилась я, когда, по-моему, здесь и так всеясно. — Конечно же того, что к Марусе вернется любовник. Во-первых, это никудане годится, начнет пить Марусе кровь, будто без него это делать некому, когда уМаруси столько подруг. А во-вторых, я окажусь неправа, а это вредно для Маруси.

От таких понятных и логичных объяснений Иванова почему-топришла в ужас.

— Боже! — завопила она, складывая руки на груди и скорбнокачая головой. — Боже!!! Боже мой, боже!!! Какая каша у тебя в голове! Как жеты живешь на свете с месивом вместо мозгов?

— Неплохо живу, сама знаешь, — ответила я и тут жевозмутилась: — А вот как ты живешь? На тебя, Иванова, никогда не угодишь. Всенормально, нормально, а потом, вдруг, как закричишь ни с того ни с сего, да ещепопрекать мозгами начинаешь. Считаешь себя самой умной, гордишься своим высокимвыпуклым лбом?

— Горжусь.

— А не знаешь почему он выпуклый. Сказать тебе? Хочешь?Хочешь скажу?

— Ну скажи, — снисходительно разрешила Иванова. — Скажи, разтебе так нетерпится.

— У тебя просто бомбаж мозгов. Обычный бомбаж, вот лоб ивздулся. Он вспучился, от бомбажа, тебе понятно? Тут плакать надо, а нерадоваться. И не говори мне, не говори мне, что у меня бомбажа не будетникогда, потому что нет мозгов. Я наперед всегда знаю что ты хочешь сказать.Будет и у меня когда-нибудь бомбаж, если не прекращу с тобой водиться.

Иванова не рассердилась и не закричала. Она рассмеялась.Просто рассмеялась и сказала:

— Зря бунтуешь, я всего лишь спросила чего ты боишься?

— А разве я не ответила? Так тебе не нравится мой ответ.

— Но до этого речь шла совсем о другом. Ты говорила пронеизвестность и утверждала, что больше всего человек боится именно ее.

— Ах, так ты этот вопрос задавала? Час от часу с тобой нелегче!

Как тут оставаться спокойной? Особенно если учесть, чтовопрос задает убийца шестерых человек, и ты находишься с этой убийцей один наодин в очень беспомощном состоянии.

— Как тебе сказать, Иванова, — тоскливо зевая ответствовалая. — Если не учитывать возвращение любовника Маруси, то на первый взгляд,конечно, мне бояться нечего, но присмотревшись хорошенько, можно заметить, чтомир полон опасностей. Вот к примеру укусит меня какой-нибудь клоп и приключитсячума. Или люстра. Висит она как-то косо и, главное, у меня над головой. Можетоборваться в любой момент. Говорила же мерзавцу мужу…

— Которому? — ехидно поинтересовалась Иванова.

— Четвертому, — удовлетворила ее любопытство я. — Говорилаему: “Закрепи люстру, негодяй. Висит на волоске от твоей смерти.” И что делаетон? Предлагает поменяться местами. Теперь эта люстра висит над моей головой. Аей и так немало досталось. А ты, Иванова, спрашиваешь, задаешь неуместныевопросы, когда жизнь так сложна и непредсказуема.

Иванова покачала головой.

— Паясничаешь?

— Паясничаю, — с присущей мне самокритичностью призналась я.

— Фиглярствуешь?

— Фиглярствую.

— Да?

— Да.

— А у самой полные штаны от страха?

— Поясничаю и фиглярствую, да, а что прикажешь с такимиштанами делать? Ты же садистка, Иванова, тебе же доставляет удовольствиеиздеваться над беспомощными людьми.

Иванова усмехнулась.

— Вот за что люблю тебя, заразу, так за твой паганый язык.Всегда знаешь как укусить побольней. Смотрю и учусь, словно мне это можетпригодиться.

Мое плохое состояние не располагало к бесполезнымразговоров. Хотелось правды.

— Иванова, — сказала я, отдавая себе отчет, что сейчас будуврать. — Раз уж ты не убила меня и призналась в своих грехах, так уж расскажичто тебя на эти грехи толкнуло. Я прощу тебя и дело с концом. Живи дальше,только не показывайся мне на глаза.

При слове “живи” она грустно покачала головой и сказала то,что заставило меня понять: Иванову я люблю, хоть она и мерзавка. И пусть меняза это режут на части.

— А вот жить-то мне, Софья, уже не придется, — сказалаИванова, и душа моя облилась слезами.

— Почему не придется? — спросила я. — Не способна ты насамоубийство, а я тебе здесь ничем не помогу по причине своей нравственности и,главное, слабости.

— На самоубийство я действительно не способна, да и без тогососчитаны все мои денечки. Знаешь как люди устроены?

— Конечно знаю, — охотно подтвердила я.

— Ничего ты не знаешь, — развеяла мое заблуждение Иванова. —Люди думают, что они бессмертны. До тех пор пока жизнь не покажет им свойкулак. Мы понятия не имеем что такое здоровье, когда оно у нас есть, и лишь сисчезновением его начинаем понимать в чем было истинное счастье. Всю жизнь ясталкивалась с чужими страданиями, наивно полагая, что меня они не коснутся.Лечила других людей, не подозревая, что как раз себя-то вылечить и не смогу. Ивот стою на краю могилы и понимаю как глупо прожита жизнь. А я смертельнобольна и ничего уж нельзя исправить.

Это было так красиво и так поэтично, что я заслушалась, нобыстро вспомнила кто есть на самом деле эта Иванова, и очнулась.