— Это жестоко.

— Нет — по меркам тех, у кого глаза Принсайпа… вот они-токак раз и жестоки. Я взглянул в них один раз, и мне сразу захотелось бежатькуда подальше, пока ещё не отняли такую возможность. Что я, собственно, исделал.

Я покачал головой и задал главный вопрос:

— Так какие у тебя перспективы?

— Почему бы тебе не уехать отсюда? Это место начинаетдействовать мне на нервы. Я только что осознал, что именно здесь тот выродокпохитил маленькую девочку.

— Я мог бы сказать тебе об этом, когда мы свернули сюда.

— Может, и хорошо, что не сказал. — Он зевнул. — Боже, как яустал.

— Это стресс. — Я посмотрел по сторонам и вырулил наТамайами-Трайл, всё ещё не веря, что сижу за рулём. Однако само действо мне уженачало нравиться.

— Прогноз далеко не радужный. Я принял достаточно доксепинаи зонеграна, чтобы убить лошадь. Это противосудорожные препараты, и они неплохопомогали, но я понял, что у меня проблемы в тот вечер, когда мы обедали в«Зорин». Я пытался это отрицать, но ты знаешь этот хрестоматийный пример:отрицание утопило фараона, и Моисей привёл сынов Израилевых к свободе.

— Гм… я думал, там речь шла о Красном море. Есть другиепрепараты, которые ты можешь принимать? Более сильные?

— Принсайп, разумеется, помахал передо мной рецептами, но онхотел предложить невронтин, а к нему я даже не прикоснусь.

— Из-за своей работы.

— Именно.

— Уайрман, мисс Элизабет от тебя не будет никакого проку,если ты станешь слепым, как летучая мышь.

Он не отвечал минуту-другую. Дорога, теперь совершеннопустынная, раскручивалась под светом фар.

— Слепота вскоре станет самой мелкой из моих проблем, —наконец нарушил он тишину.

Я рискнул бросить на него короткий взгляд.

— Ты хочешь сказать, эта пуля может тебя убить?

— Да. — В голосе не слышалось драматизма, отчего звучал онкрайне убедительно. — И вот что, Эдгар.

— Что?

— Прежде чем убьёт и пока у меня всё ещё есть один зрячийглаз, я бы хотел взглянуть на твои новые картины. Мисс Истлейк тоже хочетувидеть хотя бы несколько. Она просила тебе это передать. Ты можешь привезти ихв «Эль Паласио» на автомобиле. Водишь ты его прекрасно.

Мы приближались к съезду на Дьюма-Ки. Я включил поворотник.

— Я скажу тебе, что иногда думаю, — продолжил Уайрман послекороткой паузы. — Я думаю, что этот отрезок невероятного везения на моёмжизненном пути когда-то должен закончиться, и после него всё пойдёт иначе. Нетабсолютно никаких статистических оснований, чтобы так думать, но этокакая-никакая опора. Ты понимаешь?

— Да, — кивнул я. — Уайрман?

— По-прежнему на связи, мучачо.

— Ты любишь Дьюму, но при этом думаешь, что с Дьюмой что-тоне так. Что не так с этим островом?

— Я не знаю, что именно, но ведь что-то есть. Или ты несогласен?

— Разумеется, согласен. Ты знаешь, что согласен. В тот день,когда мы с Илзе попытались проехать по дороге в глубь острова, нам стало дурно.Илзе скрутило сильнее, чем меня.

— Она — не единственная, кому досталось, если веритьисториям, которые я слышал.

— А есть истории?

— Да. На берегу всё нормально, но вот в глубине острова… —Уайрман покачал головой. — Я думаю, здесь что-то странное с грунтовыми водами.По той же причине и растительность здесь прёт из земли, как бешеная, хотя притаком климате без полива не должна расти даже трава на лужайке. Я не знаю, вчём дело. Но лучше туда не соваться. И особенно молодым женщинам, которыехотели бы иметь детей. Детей без врождённых дефектов.

Вот эта мысль даже не приходила мне в голову. Остаток пути япроехал молча.

Из воспоминаний, относящихся к той зиме, лишь некоторыезапечатлелись особенно ярко, и среди них — возвращение в «Эль Паласио» темфевральским вечером. Нас встретили приоткрытые ворота. Между створками винвалидном кресле сидела Элизабет Истлейк, как и в тот день, когда мы с Илзеотправились в неудачную исследовательскую экспедицию на юг. Обошлось безгарпунного пистолета, но она вновь надела спортивный костюм (правда, на этотраз набросила сверху что-то вроде старого пиджачка от школьной формы), и еёбольшие кеды (в ярком свете фар «малибу» они из синих стали чёрными) стояли нахромированных подставках для ног. Рядом с креслом расположились ходункиЭлизабет, а позади них — Джек Кантори с фонарём в руке.

Увидев приближающийся автомобиль, Элизабет начала подниматься.Джек шагнул вперёд, чтобы её остановить, но когда понял, что настроена онасерьёзно, положил фонарь на землю и помог встать с кресла. К тому времени я ужеостановился у ворот, а Уайрман открывал дверцу. Освещённые фарами «малибу»,Джек и Элизабет напоминали актёров на сцене.

— Нет, мисс Истлейк! — крикнул Уайрман. — Не пытайтесьвстать! Я отвезу вас домой!

Она словно и не услышала. Джек подвёл её к ходункам (илиЭлизабет подвела его), и она схватилась за ручки. Затем двинулась к автомобилю.К тому времени уже я пытался вылезти с водительского сиденья, как обычно,борясь с травмированным правым бедром, которое вылезать не хотело. Я стоял укапота, когда Элизабет отпустила ходунки и протянула руки к Уайрману. Дряблыемышцы повыше локтей обвисли, кожа в свете фар стала белой как мука, но широкорасставленные ноги прочно упирались в землю. Насыщенный ночными ароматами ветеротбросил волосы назад, и я не удивился, увидев на правой стороне головы шрам(очень давний), практически такой же, как и у меня.

Уайрман вышел из-за открытой дверцы со стороны пассажирскогосиденья, замер на секунду-другую. Думаю, он решал, искать ли ему утешения илиутешать самому. Потом он направился к ней, вразвалочку, медвежьей походкой,наклонив голову, его длинные волосы закрывали уши и колыхались у щёк. Элизабетпротянула руки, прижала его к своей внушительной груди. На мгновениепокачнулась, и я уже испугался, что её не удержат даже широко расставленныеноги, но тут же выпрямилась, и искривлёнными артритом руками принялась поглаживатьспину Уайрмана, которая поднималась и опускалась.

Я подошёл к ним, чувствуя себя несколько неуверенно, и еёвзгляд переместился на меня. Я увидел совершенно ясные глаза. Эта женщина нестала бы спрашивать, когда придёт поезд, не сказала бы, что в голове у неё всёперепуталось. Все шарики и ролики занимали положенные им места. Во всякомслучае, временно.