Но уходить не хотелось капитально. Даже несмотря наназойливое присутствие Рико и Дани. Попросить, что ли, кофе? Никита уже готовбыл открыть рот и потребовать кофе в качестве оплаты за старания, но вовремявспомнил, что говорила ему Джанго еще в прошлый раз: кофе у нее в доме нет.Теперь же Никита знал, что есть в ее доме: бойцовые собаки, черный Рико, большепохожий на телохранителя, и джазовые импровизации.

И сама Джанго…

Неужели все дело в доме и в бесплатных к нему приложениях?Дом путал все карты: вместо того чтобы помочь понять Джанго, он направил Никитупо ложному следу. Он сделал ее еще более экзотичной, еще более недоступной, ещеболее непонятной.

И страшно желанной.

Пожалуй, впервые за время их странного знакомства онпочувствовал желание, но не тяжелое, плотское, покалывающее кончики пальцев:так было в самом начале с Ингой и в самом конце — с Мариночкой… С Джанго ончувствовал совсем другое желание — разгадать.

— Так я поехал? — совсем уж безнадежно спросилНикита, втайне надеясь услышать: «останьтесь».

— Да, конечно… Еще раз спасибо…

Ну, не хрен ли?! От такого полнейшего равнодушия и на стенкуполезть можно! И чем он хуже дурацкого Дани, этого mouldy fig'a [20]с саксофоном?.. «Хуже, хуже, — нашептывал Никите собственный, критическинастроенный разум. — Ты не умеешь играть на саксофоне, ты боишься бойцовыхсобак, и не только бойцовых; ты не куришь анашу вперемешку с бабским „More“ ивообще ты — положительный тип. А кто и когда убивался по таким вотположительным моральным уродам? Никто и никогда, всем порочных парней подавай.И где их набрать-то столько…»

— Можно мне вымыть руки? — Не слишком хороший ход,но еще пять минут в доме Джанго ему обеспечены. А то и десять.

— Конечно… Простите меня, ради бога. Я провожу…

Ванная, куда его привела Джанго, соответствовала дому —тому, не скрытому под сайдингом. Из ее необработанных стен нагло выпирал туф.Из-за этих неровных, плохо подогнанных, ребристых камней помещение имелосходство с каминным залом. Или — с тюрьмой эпохи Реставрации. А в общем здесьбыло мило. Очень мило, хотя и прохладно. Средневековую поверхность камняуравновешивала современная бытовая техника: стиральная машина почтикосмического дизайна и душевая кабинка с полупрозрачными стенками. Венчалиторжество общества потребления кокетливое биде и совсем уж непременный атрибутмалоэтажной недвижимости — джакузи. Гореть бы им огнем, этим джакузи: совсемнедавно в одной из таких джакузи плавал труп.

Надо же, дерьмо какое…

Но джакузи хозяйки дома была абсолютно стерильно ивосхитительно пусто. Только края густо усажены оплывшими свечами. Не иначе каксумасшедшая парочка предается здесь любовным утехам, гореть бы им огнем…

Эта мысль снова неприятно поразила Никиту. Настольконеприятно, что он уставился в зеркало, лентой пропущенное над джакузи, ипринялся уговаривать себя: «Какое тебе дело до этих людей? Какое тебе дело?..»

Никакого, вот только она купается в этой ванной. Сбрасываетс себя всю одежду и купается. Сбрасывает. Всю одежду. Переступает через нее. Иныряет в воду… Нет, не так. Она в нее погружается, Джанго…

Картинка, которую нарисовало внезапно очнувшееся от анабиозавоображение Никиты, была такой яркой, что он стиснул зубы. Чтобы не смущатьсомнительное целомудрие ванной готовым вырваться наружу стоном, безнадежным исладострастным.

М-м-м…

Никита открутил кран с холодной водой до упора и сунул поднего голову: легче не стало, но мысли упорядочились. И даже решили провестиинвентаризацию ванного добра.

Вот стаканчик с двумя зубными щетками… так-так… одна из них,поменьше, поаккуратнее, принадлежит Джанго… мыло, шампунь, целая куча каких-тобаночек с кремами и притирками, опять проклятые оплывшие свечи, зубная пастабез колпачка, с подсохшим, выползшим наружу содержимым, чертов джазмен,наверняка он чистил зубы последним, да еще и встал после полудня, с нихстанется, с джазменов… Крем для бритья — до и после, дезодоранты, милейшиесемейные дезодоранты, мужское-женское, одеколон, позабытые духи — «GuerlainChamade», тьфу ты… Надо же, как тесен парфюмерный мир, и здесь — «GuerlainChamade», а в пару к ним — изрядно выболтанные «Sashka for Her», надо же, какоезабавное название; забавное, полудетское, дерзкое, легкомысленное, а ей,пожалуй, идет — Джанго… Опять свечи… Какая-то коробочка, стоящая прямо за«Сашкой…»

Но стоило только Никите взять в руки проклятую коробочку,как за его спиной скрипнула дверь и раздался шорох. Никита вздрогнул отнеожиданности, коробочка выскользнула из рук и упала, издав жалкийпластмассовый звук. Содержимое рассыпалось, раскатилось, а Никита сразу жепочувствовал себя неловко, как будто его застали за воровством женского нижнегобелья в одноименной секции Дома ленинградской торговли.

— Это я… Простите… Совсем забыла… Вот, принесла чистоеполотенце.

— Это вы простите… Не знаю, как получилось…

Никита присел на корточки и попытался собрать вывалившиесяиз коробочки вещицы. Это оказалось не так-то просто: при ближайшем рассмотрениивещицы оказались контактными линзами. Целая дюжина контактных линз…

И куда столько?

Джанго ничего не ответила, а устроилась рядом с Никитой,перекинув полотенце на плечо.

— Черт… Даня меня убьет… Из-за этих линз. Он ужасныйпедант… Черт.

— Простите, — еще раз промямлил Никита. — Яне хотел…

— Нужно собрать их все. Желательно, чтобы все. Ипромыть.

— Да, конечно…

Они принялись собирать чертовы линзы, проклятые линзы,благословенные линзы… И в какой-то момент их руки соприкоснулись.

И так и замерли.

— Что? — ласково спросила Джанго, приблизив кНиките ослепительно белое лицо, ослепительно черные волосы и ослепительнозолотистые глаза.

Никита молчал.

Он почти ничего не чувствовал. Вернее, чувствовал только одно:его сердце, до сегодняшнего дня такое маленькое, такое ссохшееся от неизбывногогоря, от неизбывной тоски по Никите-младшему… Такое несчастное, такоенеприкаянное… его сердце вдруг увлажнилось, набухло, как набухает инжирина встакане воды… И пустило корни. И зашелестело кроной.

Никита не знал даже, что это было за дерево, что закустарник, что за подлесок. Быть может, можжевельник, растущий вокруг домаДжанго… Быть может — папоротник, который он посадил на могиле Никиты-младшего…Быть может — жимолость, совсем как на старой пластинке отца — «Honeysucklerose» [21]…

— Что? — переспросила Джанго.

Никита молчал.