И тогда она поцеловала его. Легко упав на колени средирассыпавшихся контактных линз ее саксофонного guy [22].

Поцеловала.

Но вначале она приблизила к нему губы: как в замедленнойсъемке, как в его любимом, нежнейшем черно-белом кино. Губы Джанго некотороевремя присматривались к его губам, изучали их, слегка подрагивали и сохли прямона глазах, и покрывались едва заметной золотистой корочкой — под цвет глаз…

И когда терпеть уже стало невмоготу, когда жажда сталаневыносимой — она поцеловала его.

Поцеловала.

Никита так никогда и не узнал, сколько же длился этотпоцелуй. Наверное, долго. Он ничего не помнил, обо всем забыл, обо всем, кромегуб девушки, прибоем ударивших в его собственные губы. Прилив — отлив.

Прилив — отлив.

А когда волна отступила и сознание начало медленновозвращаться к нему — вернулись неуверенность и робость. Черт возьми, онапоцеловала его… Джанго поцеловала его всего лишь в каких-нибудь жалкихпятнадцати метрах от своего парня (мужа? любовника?). А то и того меньше…

И Никита отстранился.

— Что-то не так? — спросила Джанго, не открываяглаз.

— Нет… Но ваш… твой парень…

— А что — мой парень?

— Твой парень… Ты ведь его любишь?

— Разве я говорила тебе об этом?

— Говорила…

— Я… — и она рассмеялась с крепко сжатымиресницами. — Я просто сказала, что люблю человека, который любит джаз… Тыведь любишь джаз?

— Я? — Никита даже растерялся от такого по-детскипростого объяснения, снимающего с Джанго все обязательства. — В общем… Да…разбираюсь…

— Значит, разбираешься… Хорошо… Классический джазгоряч, мейнстрим — теплый… А то, что иногда случается с джазом сейчас…Наверное, прохладно… Cool. — Ее руки уже скользили по рубашке Никиты,осторожно расстегивали пуговицы. — Что ты выбираешь?

Ее руки и были прохладными, и Никита сказал, следуя еерукам:

— Cool… Cool…

— Я так и знала… Я не могла ошибиться…

И она снова нашла губы Никиты, а потом… Потомторжественно-прохладно ввела войска и овладела крепостью его тела… Впервые задолгое время Никита позабыл обо всем: об Инге, о Корабельникоffе, о Мариночке ио своей жизни тоже. И о том, что эту жизнь медленно разрушало.

Он слишком давно не был с женщиной, слишком давно. И поэтомулюбовь его была осторожной, нежной, действительно прохладной.

Cool.

Зато страсти Джанго хватило бы на двоих, на десятерых. Онсмяла Никиту, снесла, приковала к себе, чтобы никогда больше не выпустить наволю. Ему не вырваться, не вырваться, он влип, мертво влип в эту странную девушку,которую наверняка придется делить и с Даней, и с Даниным саксофоном, и с целымBig Band Jazz, и с бойцовыми псами, с чертом, с дьяволом… С ее тайнами, а тайныбыли, Никита ни секунды в этом не сомневался. Вот только хватит ли у него сил,хватит ли мужества узнать о них?..

Хорошо, что пол деревянный и теплый, а не каменный, некафельный, не холодный. Хотя… Совершенно все равно, где любить ее: на простыняхс розовыми лепестками, на заднем сиденье машины, в песке у кромки моря илиздесь, на полу, на сваленных в кучу махровых халатах, один из которых уж точнопринадлежит Дане…

Совершенно все равно, где любить… Только бы любить…

Джанго наконец оторвалась от него, опустошенного любовью допредела. И положила голову ему на грудь. И только сейчас он почувствовалстранное покалывание кожи. В одной точке, как раз там, где расходились ребра.Неужели это сердце, упавшее в живот, так и не захотело подняться? Нопокалывание было довольно ощутимым, и спустя секунду он понял, что это.

Кольцо.

Кольцо на цепочке, которую Джанго так и не сняла.

В голове Никиты еще плавал туман, но ему хватило силподтянуть Джанго повыше, и, поцеловав ее во влажную от любви макушку, аккуратновытащить кольцо. И самым непринужденным тоном спросить:

— Что это?

— Тебе мешает? — Джанго оперлась локтями напредплечье Никиты и заглянула ему в глаза.

— Нет… То есть — чуть-чуть. Кольнуло.

— Извини.

— Ничего… Странное кольцо…

— Ты думаешь?

А что тут было думать? Теперь Никита получил возможностьрассмотреть его поближе и даже аккуратно взять в руку. Если у него еще иоставались сомнения, то теперь они исчезли: вытертое серебришко, камень,никакой ценности не представляющий, — это была вещь Мариночки. Только онамогла носить такую откровенную туфту в комплекте с мужниной платиной. Да еще стаким непередаваемым изяществом. Она — да еще Джанго.

— А почему странное?

— Не знаю… Выглядит не очень…

Кольцо и вправду ютилось на затейливой витой цепочке с видомбедного родственника. Оно вступало в категорическое противоречие со свеженьким,холеным серебром. Так что вопрос Никиты был вполне уместным. Во всяком случае,легко объяснимым.

— Не очень, ты полагаешь? — Никакой обиды, никакойугрозы в ее словах не было, разве что губы стали чуть жестче, а скулы — чутьсуше.

— А, в общем… Это, наверное, дорого как память… Я прав?

— Прав… Ты прав… Это кольцо из прошлого, — сказалаона, хотя вопрос Никиты вовсе не требовал никакого ответа.

— Когда-нибудь ты мне расскажешь?

— Когда-нибудь? Когда-нибудь — расскажу. — Джангоулыбнулась такой недвусмысленной улыбкой, что Никита сразу же понял: нерасскажет никогда.

— Мне бы хотелось знать о тебе все…

Почему бы и нет? Это вовсе не звучит фальшиво, учитывая, чтотела их все еще распяты друг на друге, руки сплетены, а волосы спутаны.

— Все? Никто не может знать всего.

— Я хотел бы…

— Разве я давала повод?

Ну вот, кажется, начались игры в независимость. Хотя ничегодругого от хозяйки бойцовых собак и канареечного рогатого любовника и ожидатьне приходится. Милое сочетание канарейки и рогоносца, гибрид — будь здоров,стихоплет Филипп Танский был бы доволен.

— Мне бы хотелось знать о тебе все.

— А мне — наоборот… И знаешь, есть вещи, в которыелучше не заглядывать… — Она снова обезоруживающе улыбнулась. И снова глаза ееостались неподвижными. — Вот ты… ты часто заглядываешь в свое прошлое?

— Мне просто не дают о нем забыть. Вот и все…

— Она? — Проявив недюжинную проницательность,Джанго коснулась его обручального кольца.