— Даже не сомневайтесь в этом, — сказалСеверино. — Я семь лет прожил в Испании и был очень близок к нынешнемуинквизитору. Однажды он мне сказал так: «Мои казематы превосходят любойвосточный гарем: там есть женщины, девушки, юноши на любой вкус, самого разноговозраста и разных национальностей; по одному мановению пальца они падают к моимногам, мои евнухи — это мои поставщики товара, а смерть — моя сводница, и трудносебе представить, какой она наводит ужас».

— Ах ты, черт побери! — пробормотал в этот моментЖером, который снова начал возбуждаться и уже ухватил восемнадцатилетнююжертву. — В самом деле, нет на свете ничего более сладострастного, нежелидеспотические утехи:

чем сильнее мы топчем желанное тело, тем больше удовольствияоно нам доставляет.

Это сладострастная мысль воспламенила наших собеседников, истало заметно, что ужин закончится новыми вакханалиями.

— Я предлагаю немного позабавиться с этими беременнымитварями, — сказал Антонин, который и был виновником их нынешнегоположения.

Предложение было принято, посреди комнаты поставилипьедестал высотой несколько футов, на котором обе несчастные , привязанные другк другу спинами, едва могли поставить ногу. Остальная поверхность диаметром трифута была усыпана колючками и шипами, они были вынуждены стоять на одной ноге,каждой дали гибкий шест, чтобы держаться, так что, с одной стороны, имприходилось делать все, чтобы не свалиться на «пол, с другой, было почтиневозможно оставаться в устойчивом положении. И вот этот жестокий выборсоставлял удовольствие монахов. Они окружили пьедестал, их окружили предметынаслаждения — возле каждого было не менее трех, которые возбуждали его самымиразными способами. Несмотря на беременность, жертвы оставались наверху болеечетверти часа. Первой не выдержала та, что была на восьмом месяце: онапошатнулась, увлекла за собой подругу по несчастью, и обе с пронзительнымикриками упали на острые колючки. Наши злодеи, подгоняемые вином и похотью, какбезумные набросились на них: одни били несчастных ногами, другие втирали в ихкожу шипы, одни их содомировали, другие сношали во влагалище, и все шестеронаслаждались от всей души, когда у тридцатилетней женщины начались сильныеболи, которые известили присутствующих о том, что она вот-вот избавиться отсвоей тяжкой ноши. Ей, естественно, было отказано во всякой помощи, так какприрода сама о себе заботится, но бедняжка произвела на свет крошечный трупик,и он стал причиной гибели матери.

I Напомним, что одной было двадцать шесть, другой — тридцатьлет. Их портрет можно найти выше. Первая была 'на шестом месяце беременности,вторая — на восьмом. (Прим. автора.)

Здесь исступление монахов достигло предела: все ониодновременно испытали оргазм — в вагину, в задний проход или в рот; сперматекла ручьями, ужасные богохульства сотрясали своды, и спокойствиевосстановилось не сразу. Мертвых унесли в одну сторону, через другую дверь всераль ушли оставшиеся в живых жертвы; наставник оставил при себе толькоЖюстину и двадцатипятилетнюю девушку по имени Омфала, чей портрет изображенвыше, и обратился к нашей героине с такими словами:

— Вы только что видели, что я вам спас жизнь, иначе васприговорили бы к смерти. Сейчас следуйте за этой девушкой, она покажет вам вашукомнату и введет в курс ваших обязанностей, и хорошенько запомните, что толькоабсолютная покорность и полное смирение не позволят мне раскаяться в том, что ядля вас сделал. А теперь посмотрим вашу задницу.

Кроткая, испуганная Жюстина, дрожавшая всем телом,подчинилась.

— Вас спасли ваши ягодицы, — продолжалмонах, — я без ума от них, так что вы должны подогревать и удовлетворятьжелания, которые они мне внушают: мое безразличие будет столь же невыгодно длявас, как и пресыщение, ибо я накажу вас как за то, что ничего не почувствую,так и за то, что почувствую слишком много.

— Какие ужасы, о Господи! Сжальтесь надо мной и будьтеблагородны, соблаговолите вернуть мне свободу, которую вы так коварно у меняотобрали, и я буду молиться за вас до конца моих дней.

— Эти причитания, милочка, — прервал еемонах, — не будут способствовать моему счастью, зато удовольствиезаставить вас служить моему сладострастию ни с чем не сравнимо.

И Северино, при помощи Омфалы ввел свой член в задний проходЖюстины, после нескольких толчков он покинул его.

— Я сегодня же отвел бы ее в свою спальню, —сказал он Омфале, — если бы этой ночью меня не ждали юношеские покои, ноэто случится на днях. А пока объясните ей наши правила.

Настоятель исчез, обе наложницы удалились в сераль, и заними тут же захлопнулись окованные медью двери.

Жюстина, слишком уставшая, слишком потрясенная, ничего незамечала и ничего не слышала в тот первый вечер, она думала лишь о том, как бынемного передохнуть, и ее подруга, уставшая не меньше, не стала настаивать.

На следующий день, открыв глаза, Жюстина увидела, чтонаходится в одной из келий, которые мы уже описали. Она поднялась, осмотреласьи пересчитала другие комнаты, они также располагались по периметру зала,середину которого занимал круглый стол, и за ним могли поместиться тридцатьчеловек.

Когда Жюстина встала, вокруг царила необычная тишина. Онаобошла зал, освещаемый скупым солнцем, проникавшим через очень высокое окно,забранное тройной решеткой. Кельи не закрывались: каждая девушка могла в любоевремя выйти или в общий зал, или в комнату подруги, поэтому Жюстина не моглазапереться у себя. На каждой двери была табличка с именем хозяйки, и Жюстинабыстро отыскала Омфалу; первым ее побуждением было броситься на грудь этойпрелестной девушки, чей приветливый и скромный вид внушал ей доверие, потомучто она надеялась на ее понимание.

— Ах, моя милая, — проговорила она, садясь напостель Омфалы, — я никак не приду в себя от ужасов, которые вчеравытерпела, и от тех, которые увидела здесь. Если когда-нибудь я смогупредставить себе радости наслаждения, они покажутся мне чистыми как сам Бог,который внушает их людям; это он дает их нам в качестве утешения, мне кажется,они должны рождаться из любви и нежности, и я никогда не думала, что люди,наподобие диких зверей, могут наслаждаться, заставляя страдать своих собратьев.О великий Боже! — продолжала она, глубоко вздыхая, — теперь мнесовершенно ясно, что ни один добродетельный поступок не будет продиктованвелением моего сердца без того, чтобы за ним тотчас не последовало какое-нибудьнесчастье! Какое зло совершала я, о Боже, желая исполнить в этом монастыререлигиозные обязанности? Оскорбила ли я небо своим желанием вознести к немусвою молитву? О непостижимое провидение, — так закончила она, — скажимне. ради всего святого, неужели ты хочешь, чтобы мое сердце озлобилось?

За этими горестными жалобами последовали потоки слез,которыми Жюстина залила грудь Омфалы, а нежная подруга, сжимая ее в своихобъятиях, твердила о мужестве и терпении.

— Поверь, Жюстина, — с жаром сказала она, — ятоже, как и ты, проливала слезы в первые дни, а теперь привыкла: то же самоепроизойдет и с тобой. Начало всегда кажется вам невыносимо ужасным, и не тольконеобходимость утолять страсти этих распутников угнетает нас, но и утратасвободы и жестокость, с какой с нами обращаются в этом мерзком доме, и смерть,которая постоянно кружит над нами.