— Я давно хочу того же, — сказал Жером, —более двадцати лет меня возбуждает только одна мысль: совершить злодеяние,равного которому не было на земле, но, к сожалению, ничего не могу придумать:все, что мы здесь творим, — это лишь слабое подобие того, на что мыспособны, и на мой взгляд возможность надругаться над природой — вот самаябольшая и сладкая мечта для человека.

— Так вы достаточно возбудились, Жером? — спросилСеверино.

— Ни слова больше, друзья мои, поглядите на мой член —это же настоящая пороховница. Впрочем, не важно, стоит он или нет, я все равномечтаю о злодеянии, меня никогда не покидает такое желание, и я больше совершилих в спокойном состоянии, чем под воздействием похоти.

— Итак, — возгласил Северино, — выпрактикуете религию только затем, чтобы дурачить людей?

— Разумеется, — ответил Жером, — это покровылицемерия, необходимые для нас. Самое высокое на свете искусство — обман, и нетдругого, столь же полезного: не добродетель нужна людям, а ее видимость, толькоэтого ждет от нас общество; люди не настолько близки друг к другу, чтобынуждаться в добродетели — им достаточно ее маски, а вглубь никто не полезет.

— Да, и именно в этом заключается неисчерпаемыйисточник для других пороков.

— Значит, тем более мы должны ценить лицемерие, —подхватил Жером. — Признаться, в юности я сношался с искренней радостью,только если предмет наслаждения оказывался в моих руках благодаря хитрости илицемерию, кстати, я должен рассказать вам когда-нибудь историю своей жизни.

— Мы сгораем от нетерпения услышать ее, — сказалив один голос Амбруаз и Клемент.

— И вы тогда поймете, — добавил Жером, — чтозлодейство никогда мне не надоедало.

— Еще бы! — воскликнул Сильвестр. — Развечто-нибудь иное может взволновать душу до такой степени? Может ли что-то таксладостно щекотать чувства? Да, друзья мои, мы не смогли бы ни дня прожить беззлодейств.

— Терпение, терпение, — проговорил Северино,продолжая разыгрывать роль оппонента, — придет время, когда религиявозвратится в ваши сердца, когда мысли о Всевышнем и о его культе вытеснят изних все иллюзии распутства и заставят вас отдать этому всемогущему Богу вседвижения души, которой по вашей вине овладел порок.

— Друг мой, — сказал Амбруаз, — религия имеетвласть только над людьми, которые без нее ничего не в состоянии объяснить, она— квинтэссенция невежества, но в наших философских глазах религия есть нелепаябасня, заслуживающая лишь нашего презрения. Действительно, что она дает нам,эта. возвышенная религия? Я бы очень хотел, чтобы мне это разъяснили. Чем ближемы ее наблюдаем, тем больше убеждаемся, что ее теологические химеры способнылишь исказить наши представления: обращая все в тайны, эта фантастическаярелигия в качестве причины того, что мы не понимаем, предлагает то, что мыпонимаем еще меньше. Разве объяснить природу — это означает связать видимыеявления с неизвестными механизмами, с невидимыми силами, с нематериальнымипричинами? Неужели можно удовлетворить человеческий разум, если растолковыватьему то, что он не понимает, используя понятие, еще более непонятное, Божество,которое никогда не существовало? Может ли божественная природа, которуюпостигнуть невозможно и которая противна здравому смыслу и разуму, помочьпонять природу человеческую, которую и без того так трудно объяснить? Спроситеу христианина, то есть у недоумка, поскольку только недоумок может бытьхристианином, спросите у него, в чем истоки мира, и он ответит, что это Богсоздал вселенную; затем спросите, что такое Бог — он этого не знает; что такоесоздавать? Он не имеет о том никакого понятия; в чем причина чумы, голода,войн, засухи, наводнений, землетрясений — он вам скажет, что это гнев божий;поинтересуйтесь, какими средствами можно избежать этих несчастий — он вамскажет: молитвами, жертвами, процессиями, религиозными церемониями. Но отчего внебе столько злобы? Оттого, что люди злые. Почему люди злые? Потому чторазвращена их природа. Какова причина этой развращенности? Дело в том, скажутвам, что первый человек, соблазненный первой женщиной, съел яблоко, до которогоБог запретил дотрагиваться. Кто же заставил эту женщину сотворить такуюглупость? Дьявол. Но кто создал дьявола? Бог. Зачем же Бог создал дьявола,развращающего человеческий род? Неизвестно: это тайна, скрытая в лонеБожественности, которая сама есть великая тайна. Тогда спросите у этогоживотного, какой скрытый принцип движет поступками и мыслями человека? Онответит: душа. Что такое душа? Это дух. Что такое дух? Это субстанция, котораяне имеет ни формы, ни цвета, ни протяженности, ни элементов. Как можетсуществовать подобная субстанция? Как может она управлять телом? Этонеизвестно, потому что это тайна. Имеют ли душу животные? Нет. Почему же тогдаони действуют, чувствуют, думают абсолютно так же, как и люди? Здесь вашсобеседник промолчит, потому что сказать ему нечего, и причина тому проста:если людям дается душа, то для того, чтобы они могли делать посредством ее все,что угодно, в силу приписываемого ей могущества, тогда как с душой животныхдело обстоит по-другому, и какой-нибудь доктор теологии был бы весьма уязвлентем, что его душа подобна душе, скажем, свиньи. Вот какими ребяческимиизмышлениями приходится объяснять проблемы физического и морального мира!

— Но если бы все люди были философами, — сказалСеверино, — мы не имели бы удовольствия быть единственными в своем роде,ведь очень приятно устраивать схизмы и думать не так, как другие люди.

— Я разделяю ваше мнение, — сказал Амбруаз, —в том, что никогда не следует снимать повязку с глаз народа; лучше будет, еслион согнется под грузом предрассудков. Где мы взяли бы жертв для нашегозлодейства, если бы все люди были злодеями? Народ должен жить под игом заблужденийи лжи, и мы должны всегда поддерживать скипетр тиранов, защищать троны, ибо ониподдерживают Церковь, а деспотизм, дитя этого союза, стоит на страже наших прави привилегий. Людей надо держать в железных рукавицах, и я бы хотел, чтобы всесуверены (тем более, что они много выиграют от этого) еще больше расширили нашувласть, чтобы во всех странах царила Инквизиция. Посмотрите, как она держитиспанский народ на привязи у короля, и такие цепи прочны только там, гдедействует этот святейший трибунал. Иногда сетуют на то, что это кроваваявласть, ну так что же: не лучше ли иметь двенадцать миллионов верноподданных,чем двадцать четыре миллиона непослушных? Величие государя зиждется не наколичестве подданных, а на степени его власти над ними, на исключительной покорностилюдей, которыми он правит, а эта покорность немыслима без инквизиторскоготрибунала, который, способствуя власти государя и процветанию государства,каждодневно уничтожает тех, кто угрожает спокойствию. Так какое значение имееткровь, если она служит укреплению власти суверена! Если без этого эта властьрухнет, население впадет в анархию, следствием которой бывают гражданскиевойны, и не потечет ли эта кровь еще обильнее, если так некстати пожалеть ее?

— Думаю, — заметил Сильвестр, — что нашидобрые доминиканцы находят в своих судилищах весьма пикантную приправу длясвоего сладострастия.