– Джесс, ты меня неправильно поняла. Я знаю, что это засущества. И всегда знал. У меня никогда не было ни тени сомнения. Именно поэтой причине никакая сила на земле не заставит меня пойти на этот концерт. Этоты не желаешь признать очевидное. Чтобы поверить, тебе нужно убедиться своимиглазами! Джесс, опасность весьма реальна. Лестат – именно тот, за кого себявыдает, там будут и другие, еще более опасные. И эти другие могут узнать, кемты являешься на самом деле, и попытаются напасть на тебя. Пойми это наконец исделай так, как я прошу. Немедленно возвращайся домой.

Ей было больно от сознания собственной нечестности. Онотчаянно пытался достучаться до ее разума, а она хотела всего лишь попрощаться.Дэвид говорил что-то еще – что он расскажет ей все без утайки, что предоставитей доступ ко всем документам, что именно в связи с этим делом им всемнеобходимо присутствие Джесс.

Но ее мысли блуждали. Беда в том, что она-то не можетрассказать Дэвиду «все без утайки». Ее вновь одолевала дремота, и, едва успевположить трубку, она уже погружалась в сон. Перед ней вновь возникли блюда,тело на алтаре… Их мать… Да, это их мать… Пора спать. Сон стучится в двери. Апотом – ехать дальше.

Сто первое шоссе. Девятнадцать тридцать пять. До началаконцерта остается двадцать пять минут.

Едва она выехала с горной дороги на Вальдо-грейд, глазампредстало давно знакомое чудо: огромный, пестрящий разнообразием форм силуэтСан-Франциско на фоне возвышающихся вдалеке за черной гладью воды холмов. Передней маячили башни «Золотых Ворот», ледяной ветер с залива обжигал ее обнаженныеруки, вцепившиеся в руль.

Появится ли Вампир Лестат вовремя? Ей стало смешно при мыслио том, что бессмертному приходится быть где-либо «вовремя». Ну, она-то, вовсяком случае, будет на месте вовремя – путешествие почти подошло к концу.

Ощущение грусти, связанное с Дэвидом, Эроном и всеми, когоона любила, исчезло. Не грустила она больше и о Великом Семействе. Осталасьтолько благодарность за все. И все же Дэвид, возможно, прав. Вероятно, она таки не смирилась с холодной и пугающей правдой, а просто ускользнула в мирвоспоминаний и призраков, бледных созданий, составляющих основу снов и безумия.

Она шла прямо к призрачному дому Стэнфорда Уайта, и теперьуже не имело никакого значения, кто в нем живет. Ее там ждут. Сколько она себяпомнит, они все время пытались сказать ей об этом.

В наше время мало что

ценится выше таланта

понимания Сути вещей.

…

Пчела, живая пчела

об оконное бьется стекло,

не зная, что обречена.

Понимание ей не дано.

Стэн Райс «Поэма без названия»

Толпа, словно жидкость, плескалась между бесцветных стендлинного изгибающегося вестибюля. Через входные двери вливался поток подростковв костюмах, приготовленных для Хэллоуина; за желтыми париками, чернымиатласными плащами – «клыки, пятьдесят центов», – глянцевыми программкамивыстраивались очереди. Куда ни глянь – повсюду белые лица, ярко накрашенныеглаза и губы. Иногда на глаза попадались группы мужчин и женщин, облаченных внастоящие одежды девятнадцатого века, с безупречно наложенным гримом и тщательнопричесанными волосами.

Женщина в бархатном платье подбросила в воздух над головоймножество розовых бутонов. По ее пепельного цвета щекам стекала нарисованнаякровь. Все рассмеялись.

Он ощущал запахи грима и пива, такие отвратительные и чуждыетеперь его восприятию. Стук бьющихся вокруг сердец отдавался в его нежныхбарабанных перепонках тихим, восхитительным громом.

Должно быть, он рассмеялся вслух, потому что Арман резкоущипнул его за локоть.

– Дэниел!

– Виноват, босс, – прошептал он, хотя не видел в этомничего особенного. Уж и посмеяться вслух нельзя, тем более когда вокруг столькозабавного? В любом случае никто не обращал на них внимания; все смертныепоголовно нарядились в маскарадные костюмы, и в этой толпе Арман и Дэниелвнешне ничем не отличались от остальных: два бледных, неопределенного видамолодых человека в черных свитерах, джинсах и синих шерстяных матросскихшапочках, частично скрывавших волосы; глаза они спрятали за темными очками.

Арман выглядел рассеянным – он опять к чему-то прислушивался.Дэниел никак не мог понять, почему он должен чего-то бояться. Он получил, чтохотел. «Вы мне больше не братья и сестры!»

Чуть раньше Арман сказал ему: «Тебе предстоит многомунаучиться». Это касалось охоты, обольщения, убийства, потока крови, несущегосясквозь его жадное сердце. Но после напрасных и неуместных мучений, которыеДэниел пережил в момент первого убийства – тогда он за несколько секунд ощутилвсю бурю эмоций, от содрогания и чувства вины до экстаза, – он вел себявполне естественно для противоестественного существа.

А полчаса назад в развалинах возле парка они отыскали двухпрелестных бродяжек – в заколоченных досками помещениях заброшенной школы нашлисебе приют детишки; они спали в мешках или на половичках, а в маленькихконсервных банках готовили себе пищу, украденную со складов в Хейт-Эшбери. Наэтот раз он не испытал внутреннего протеста – только жажду и все усиливающеесяощущение неизбежности и совершенства этого акта; а еще осталосьвоспоминание о необыкновенном, ни с чем не сравнимом вкусе. Скорее! Но Арманпревратил охоту в настоящее искусство, не имевшее ничего общего с лихорадочнойспешкой предыдущей ночи, когда вопрос времени имел критическое значение.

Больше всего Арману нравилось молча стоять возлекакого-нибудь дома в ожидании тех, «кто хочет умереть», а потом посылать имбезмолвный призыв. И они приходили! И в этой смерти присутствовали покой ибезмятежность. Он рассказал, что когда-то давным-давно пытался научить этомуЛуи, но Луи счел такое поведение отвратительным.

И конечно же, словно загипнотизированные музыкой Крысоловаиз сказки, из боковой двери показались одетые в джинсу ангелочки: «Да, тыпришел, мы знали, что ты придешь…» Под монотонные унылые приветствия их провеливверх по лестнице в гостиную, отгороженную подвешенными на веревках солдатскимиодеялами. Подумать только! Умереть в такой помойке, где сквозь щели в фанерныхстенах мелькают фары машин!