Неудивительно, что именно здесь Лестат решил броситьперчатку. В массе своей эти избалованные дети были хорошими. Они не зналилишений, способных глубоко ранить или отнять жизненные силы. Они могли бы статьистинными борцами против настоящего зла. Конечно, когда в конце концов понялибы, что символ и то, что он олицетворяет, суть единое целое. Просыпайтесь ипочувствуйте запах крови, детки.

Но хватит ли у них теперь на это времени?

В чем бы на самом деле ни заключался великий план Лестата,он может умереть в зародыше, ибо у царицы, несомненно, есть собственный план, окотором Лестату ничего не известно.

Хайман направился в конец зала, к самому последнему рядудеревянных сидений, где уже побывал до этого. Он уселся поудобнее на том жесамом месте, оттолкнув в сторону две «вампирские» книги, которые до сих порлежали на полу, никем не замеченные.

Он уже проглотил оба текста: завещание Луи: «Узритепустоту!» И историю Лестата: «Одно, другое, третье… и все бессмысленно». Иблагодаря им многое понял. Они полностью подтвердили прежние догадки Хайманаотносительно намерений Лестата. Но о тайне близнецов, конечно же, в книгахничего не говорилось.

И что по-прежнему оставалось для него неразрешимой загадкой,так это истинные намерения царицы.

Она сотнями уничтожала по всему миру тех, кто пьет кровь, нопри этом некоторых оставляла целыми и невредимыми.

Мариус жив до сих пор. Она наказала его тем, что уничтожиласобственное святилище, но не убила, хотя ей не составило бы труда это сделать.Из своей ледяной тюрьмы он взывал к старейшим из бессмертных, предостерегая ихи моля о помощи. И Хайман чувствовал, как двое, откликнувшиеся на зов, уже идутк Мариусу, хотя одна из них – дитя самого Мариуса и даже не может его услышать.Ее имя Пандора, она всегда действовала в одиночку и обладала значительнойсилой. Второй, по имени Сантино, был слабее ее, но слышал голос Мариуса истарался не отставать от Пандоры.

Стоило царице пожелать, и она, без сомнения, могла бысразить их одним ударом. Их прекрасно видно, прекрасно слышно, но онипродвигаются все дальше и дальше и никто их не трогает.

Что же руководит выбором царицы? Конечно, даже в этом залеприсутствуют сейчас те, кого она ради какой-то цели предпочла оставить в живых…

Они добрались до двери, и теперь им оставалось толькопробить себе дорогу по узкому и короткому наклонному проходу, чтобы очутиться вгигантском овале главного зала.

Толпа растеклась во все стороны, словно стеклянные шарики вдетской игре. Вцепившись в пояс Армана, чтобы не потеряться, Дэниел пробиралсявслед за ним к центру построенного в форме подковы зала, на ходу блуждаявзглядом по рядам кресел, которые амфитеатром поднимались до самого потолка.Помещение было буквально забито смертными: они толпами передвигались по залу,толклись на бетонных ступеньках, свисали с металлических перил лестниц.

Поначалу он видел все вокруг, словно в тумане, а непрерывныймонотонный гул походил на тихий скрежет гигантской машины. Но чуть позже емуудалось изменить зрительное восприятие, и тогда он увидел остальных– уловилнеизбежное различие между живыми и мертвыми. Везде, куда ни глянь, пряталисьсреди смертных ему подобные – заметить их было так же легко, как сияющие втемноте ночного леса совиные глаза, в которых отражается лунный свет. Ни грим,ни темные очки, ни бесформенные шляпы не в состоянии спрятать их друг от друга.И дело здесь не просто в неземном глянцевом сиянии их лиц и рук, а прежде всего– в неторопливости и гибкой грации движений, словно они скорее дух, чем плоть.

«Ну наконец-то, братья мои и сестры!»

Но он ощущал витающую в воздухе ненависть, причем грязную ибесчестную. Они одновременно любили Лестата и осуждали его. Их привлекал самакт ненависти, наказания. Внезапно он встретился взглядом с мощным созданиемгромадных размеров, с грязными черными волосами, и оно, в уродливой усмешкеобнажив клыки, во всех ошеломляющих подробностях открыло ему план действий. Наглазах у восторженной толпы смертных они отсекут Лестату руки и ноги, отрубятему голову, а затем сожгут его останки на погребальном костре у моря. Конецчудовищу и его легенде.

«Ты с нами или против нас?»

– Вы его никогда не убьете, – со смехом ответилему вслух Дэниел.

И тут же едва не задохнулся от удивления, заметив спрятаннуюпод курткой у этого существа острую косу. Чудовище отвернулось от него и словноиспарилось. Дэниел уставился вверх, на дымные огни.

«Теперь я – один из них. Я знаю все их тайны!»

Голова закружилась, и ему показалось, что он сходит с ума.

Рука Армана сжала его плечо. Они наконец добрались до самогоцентра зала. С каждой секундой толпа становилась все гуще. Хорошенькие девушкив длинных черных шелковых платьях протискивались вперед, расталкивая грубыхбайкеров в поношенных кожаных куртках. По лицу Дэниела скользили мягкие перья;в толпе мелькнул красный дьявол с огромными рогами, а в другом концевзгляд наткнулся на костлявый череп скелета, украшенный золотыми кудряшками ижемчужными гребнями. В синеватом полумраке то тут, то там раздавались одиночныевопли. Байкеры взвыли как волки, кто-то оглушительно заорал: «Лестат!» – иостальные немедленно подхватили этот клич.

Лицо Армана вновь стало отрешенным, что служило у негопризнаком высшей степени сосредоточенности, как будто все, что он видел передсобой, не имело никакого значения.

– Что-то около тридцати, – прошептал он на ухоДэниелу, – не больше, причем один или двое из них настолько стары, чтомогут уничтожить всех нас в мгновение ока.

– Где? Ну скажи же мне – где?

– Прислушайся, – ответил Арман. – Оглянисьвокруг сам. От них не скрыться.

«Дочь Маарет… Джессика… – Это мысленное посланиезастало Хаймана врасплох. – Защити дочь Маарет… Любыми путями сумейвыбраться отсюда!»

Он поднялся, изо всех сил напрягая слух и зрение. И вновьприслушался к голосу Мариуса. Мариуса, пытающегося докричаться до неопытныхушей Вампира Лестата, который чистит перышки за сценой перед разбитым зеркалом.Что это значит – дочь Маарет, Джессика, тем более что эти слова, без сомнения,относятся к смертной женщине?

И вновь неожиданное сообщение сильного, но открытого разума:«Позаботься о Джесс. Любыми средствами останови Мать…» В действительности самиэти слова не прозвучали – скорее, это было похоже на проблеск чужой души, наискрящийся поток мысли.