национального собрания австрийских немцев. И это явилось знаменательным моментом в немецкой истории, что не требует особых доказательств. В то время, скорее всего, народные представители австрийских немцев – от социал-демократов до христианско-социальных деятелей самой консервативной окраски – все еще оставались верны монархии. Они с неизменным постоянством охотно соглашались вступить в новую государственную общность с национальными государствами, образовывавшимися на месте Австро-Венгрии. Вместе с тем во всех партийных декларациях просматривалось и стремление к объединению германоговорящей Австрии с великой матерью Германией. В те часы глубокого отчаяния эта мысль была единственным утешением для истекавшего кровью, как никакая другая нация в империи, австрийского немецкого народа, поскольку это давало ему надежду на возрождение.

24 октября в годовщину битвы под Карфрайтом и Тольмейном на юго-западе началось последнее крупное сражение. И надо признаться, что командование в отношении него имело серьезные опасения. Ведь в мировой истории редко встречался такой случай, когда крупная армейская группировка подвергалась столь серьезному испытанию огнем. К тому же австро-венгерская армия испытывала неслыханную за последние годы нехватку материальных средств. И хотя после битвы при Пьяве положение с продовольствием несколько улучшилось, все свидетели боев на юго-западе ужасались той картиной, какую представлял собой тогда изможденный физически, плохо одетый и слабо вооруженный австрийский и венгерский солдат даже по сравнению с пленными англичанами, французами и итальянцами.

То, что столь истощенные в физическом отношении войска легче поддаются разрушительным моральным воздействиям, чем сытые и хорошо экипированные, не подлежит сомнению. Тем не менее чувство справедливости требует данное воздействие на австро-венгерские части не преувеличивать.

Моральное давление на полки усиливалось с каждым днем войны, но еще больше увеличилось после битвы при Пьяве. К тому же противник пустил в ход все способы психологического воздействия. Из вражеских окопов с целью подрывной агитации к нашим солдатам соответствующей национальности направлялись легионеры из числа чехов, словаков и южных славян. Отравляли душу австро-венгерских воинов и бесчисленные листовки. Однако решающий удар по боевому духу австро-венгерских, как, впрочем, и немецких, войск был нанесен с тыла.

Постепенный распад империи не мог не оказать серьезного влияния на состояние действующей армии. С каждым часом накапливались признаки того, что разбитый в двенадцати кровопролитных битвах при Изонцо противник не упустит возможности завоевать дешевые лавры у армии, лишенной своего отечества. Конечно, командование не оставляло попыток избавить войска от этого бремени. Насколько я помню, принимались даже меры по вмешательству папы. Ведь среди авторитетных деятелей того времени не было ни одного, кто не боялся бы самого страшного – всеобщего распада армии после первого же удара, полнейшей анархии и наводнения немецкой Австрии полчищами вооруженных грабителей.

Офицеры Генерального штаба направлялись в столицы будущих национальных государств – Прагу, Краков, Любляну и Аграм (Загреб), чтобы доложить там руководству о сложившейся критической военной ситуации и призвать его к сотрудничеству, основанному исключительно на общих интересах. Однако их доклады своему командованию о достигнутых результатах не радовали.

Поэтому 24 октября первых известий о ходе сражения командование ожидало со страхом и трепетом. Первоначально противник атаковал позиции на Плато семи муниципалитетов, а также между реками Брента и Пьяве, и австро-венгерские войска в последний раз вступили в бой.

Первые новости были ободряющими. Так, на плато Азиаго атаки противника удалось отбить с самого начала. В районе же города Азоло и возле горы Монте-Граппа соединения нашего союзника в период между 24 и 27 октября проходили настоящую проверку на прочность. Причем по своему размаху и с учетом всего того, что происходило за линией фронта и в остальном мире, эти бои иначе как впечатляющими назвать невозможно. Однако, когда 27 октября у Витторио-Венето передовым английским частям противника удалось потеснить венгерские войска, форсировать реку Пьяве и осуществить прорыв вглубь их обороны, ситуация кардинально изменилась, что послужило толчком ко сходу лавины настоящего несчастья.

Те дни я провел в Берлине, куда меня вызвали для доклада императору и фон Гинденбургу. Не успел я 28 октября войти в здание Генерального штаба на Мольткештрассе, как меня сразу же огорошили новостью об отставке Людендорфа. Фон Гинденбург пригласил меня в свой кабинет и подробно поведал о том, что произошло. При этом убеленный сединами фельдмаршал выглядел глубоко потрясенным. Он тоже подал прошение об отставке, но император приказал ему оставаться на своем месте.

На следующий день мне было приказано явиться к императору в Потсдам. Мы совершали с ним прогулку по парку Сан-Суси около полутора часов, во время которой он внимательно слушал мой доклад об обстановке в Австро-Венгрии. При этом мне не потребовалось обладать даром предвидения, чтобы сообщить кайзеру о том, что с Дунайской монархией почти покончено.

В свою очередь, его величество поведал, что его со всех сторон призывают отречься от престола, однако он полон решимости этого не делать, так как подобный шаг, по его выражению, привел бы к распаду армии. Отпустил же меня Верховный главнокомандующий с самыми теплыми словами, а уже вечером вернулся в Спа, чтобы больше на землю своей империи не возвращаться. Тогда я видел его в последний раз.

Во время моего пребывания в Берлине в Австрии произошли события чрезвычайной важности – 24 октября подал в отставку министр иностранных дел граф Буриан фон Райец, который, хотя и слыл доктринером, являлся верным другом Германии.

Его сменил сын одного из основателей Центральноевропейского союза граф Юлий Андраши, возложивший на себя миссию закрепления подчинения Австро-Венгрии Антанте. А поскольку он изначально намеревался это сделать, то планировал продемонстрировать данное желание путем официального отказа от союза с Германией.

Не менее симптоматичным, чем назначение Андраши, являлось и занятие 27 октября должности министра-президента Австрии Генрихом Ламмашем. Последний, будучи выдающимся юристом и специалистом по уголовному, государственному и международному праву, в последние годы войны отличался своим пацифизмом и верой в Вильсона. И в этом плане, в частности, характерным был его нашумевший спор в палате господ в начале 1918 года, возникший между ним и принцем Шенбургским, на которого за это император сильно обиделся.

Назначение профессора Ламмаша должно было показать всему миру отход Австрии от «немецкого милитаризма». К тому же то, что Дунайская империя находилась на исходе своих сил, не подлежало никакому сомнению. Ведь от меня даже не скрывали, что Австрия намерена использовать все средства для скорейшего заключения мира и попытаться в последний час спасти то, что еще можно было спасти. И здесь наличествовал настоящий форс-мажор, от воздействия которого уклониться было невозможно.

В сложившихся для венского правительства в то время условиях с точки зрения макиавеллевского[110] или