материалистического взгляда на историю даже открытое вероломство еще можно было бы оправдать, если бы оно привело к спасению государства от полной гибели. Однако предательство, совершенное в те дни Андраши в отношении союзника, оправданию не подлежит, поскольку оно само по себе для любого политически мыслящего человека означало полный провал. Оно не могло принести ни малейшей пользы, но зато, как и следовало предвидеть, нанесло неисчислимый вред.

Утром 27 октября в воскресенье мне из Бадена позвонил майор Флек и сообщил, что на Балльплац готовится нота Вильсону, в которой будет объявлено, что Дунайская монархия отделяется от Германии во всех отношениях. Данную информацию моему помощнику предоставил майор австровенгерского Генерального штаба фон Глайзе, чья исключительно точная оценка внутриполитических условий в его родной стране не раз сослужила для меня блестящую службу. Как убежденный сторонник союза с Германией, он не видел другого выхода предотвратить надвигающуюся беду, кроме как уведомить обо всем немецкую военную миссию. И здесь следует подчеркнуть, что его всестороннее доверительное сотрудничество со мной и майором Флеком еще раз доказало свою эффективность.

Флек немедленно передал сообщение майора фон Глайзе немецкому послу в Вене. Я же лично направился в министерство иностранных дел в Берлине, которое дало послу соответствующие инструкции. Тогда граф фон Ведель отправился к Андраши, где получил обнадеживающую информацию о том, что в запланированной ноте не содержится ничего, что могло бы затронуть интересы Германии. Более того, ему представили проект готовящейся ноты, которая в том варианте хотя и представляла собой самостоятельный шаг к миру, но разрыв с Германией не предусматривала[111].

В свою очередь, и Флек пошел к начальнику Генерального штаба. Фон Штрауссенбург заявил, что вообще ничего не знает о ноте Вильсону. На просьбу же использовать все свое влияние, чтобы не допустить отхода от Германии, он довольно резко ответил, что Австрию не стоит путать с Болгарией, поскольку в Вене на троне сидит не король Фердинанд. В остальном фон Штрауссенбург выразил свою безоговорочную поддержку и заверил, что на подписание сепаратного мира лично он не пойдет.

В результате еще вечером 27 октября нам казалось, что майор фон Глайзе со своим сообщением слишком поторопился. Но он оказался прав! Уже утром 28 октября в газетах появились заявления о разрыве союза с Германией. Оказалось, что Андраши кормил германского посла полуправдой, вовсе не собираясь предоставлять ему окончательный вариант упомянутой выше ноты. Что же касалось фон Штраус – сенбурга, то, как следовало из его пояснений мне впоследствии, он узнал о ноте только поздно вечером 27 октября из телефонного разговора с императором, после чего запросил ее точный текст в министерстве иностранных дел. Вот и получилось, что столь опытного в военном деле начальника Генерального штаба просто ловко обвели вокруг пальца.

Тогда фон Штрауссенбург обратился к генералу фон Вальдштеттену и представителю министерства иностранных дел при армейском Главном командовании графу Траут-мансдорфу, заявив о своем несогласии с содержанием ноты, которая, по его мнению, неизбежно вела к разрыву с Германией. Однако эти двое его опасений не разделили, и на этом фон Штрауссенбург успокоился.

Тем не менее ему было за свое столь приподнятое настроение 27 октября и соответствующее поведение по отношению к нам, немецким офицерам, крайне неловко. Поэтому и стал использовать любую возможность, чтобы заверить нас в том, что на содержание ноты оказать какое-либо влияние он не мог. Пользующиеся же дурной славой строки этой ноты звучали: «Венское правительство готово вступить в переговоры о мире, не дожидаясь результатов других переговоров». Причем позднее в австрийских правящих кругах пытались оправдать этот пафос, утверждая, что сепаратные переговоры еще не являются сепаратным миром.

Однако данная концепция не нашла понимания у широкой общественности. Заявление Андраши было ею расценено как открытое предательство союзника, хотя, вероятно, и совершенное в надежде обрести в последнюю минуту милость Вильсона и предотвратить самостоятельный мирный шаг Венгрии. Но подобный расчет оказался неверным. Позорное, чуть ли не сопровождавшееся признанием Америке в любви заверение о прекращении союзнических отношений с Германией ни на час не отсрочило гибель Австрии.

В тот же день, когда была оглашена нота Андраши, чехи отпраздновали свое освобождение, а через два дня их примеру последовали хорваты и словенцы. И провозглашение республики на их землях, точно так же как и в Венгрии, стало вопросом лишь нескольких часов.

Опрометчивый шаг Андраши ускорил и конец династии Габсбургов в ее исконной вотчине – германоговорящей Австрии. Позднее фон Штрауссенбург рассказал мне о том, с каким чрезвычайным волнением вечером 29 октября он воспринял заявление немецко-австрийских депутатов от всех партий, выступивших против разрыва с Германией. Правда, на заседании Национального собрания 30 октября вопрос о форме государства так и остался открытым. Однако перед зданием парламента, где оно проходило, собрались тысячи людей, и в Вене впервые раздался возглас: «Да здравствует Немецко-Австрийская республика!»[112]

Причем тон здесь задавали не социал-демократы, а граждане и студенты немецкой национальности, объединенные своими лидерами. И их гневные возгласы, которые вскоре донеслись до Андраши с площади Балльплац, продемонстрировали весь трагизм создавшейся ситуации. Ведь бесцельный, предательский жест Андраши послужил решающим толчком, приведшим к свержению с трона Габсбургов[113].

Несмотря на лавину новостей, император, видимо, осознавал последствия своей политики лишь частично. Когда в эти дни на аудиенции майор Флек спросил у него, как Австрия намерена себя повести, если Антанта потребует свободного прохода через Тироль в тыл Германии, молодой правитель крайне возмутился и стал отрицать возможность подобного требования, а затем отправил императору Германии телеграмму, преисполненную некоторой трогательной наивностью. В частности, в ней утверждалось, что в этом случае он лично встанет во главе своих немецких полков, чтобы мечом остановить врага. Однако одновременно подчеркивалось, что на воинские части других национальностей рассчитывать больше нельзя.

То же самое император сказал и мне, когда я почти сразу после возвращения из Берлина 2 ноября в последний раз предстал перед ним во дворце Шенбрунн. Кроме того, он попросил меня обратиться к немецкому Верховному командованию, чтобы оно обозначило линию обороны в альпийской зоне в соответствии с условиями перемирия. Я же скрепя сердце выразил большое сомнение в возможности исполнения такого его желания.

Эта просьба была понятна, ведь определение такой линии уже не находилось в компетенции императора и австро-венгерского Главного командования. Армия Австро-Венгрии пребывала в состоянии полного распада. И хотя ряд соединений все же удалось привести в порядок, плохим симптомом являлось то, что даже исконные немецко-австрийские части отказывались возвращаться на фронт.

Военно-морской же флот, поскольку его не желали сдавать итальянцам,