Лёля торопливо расстегнула Олесину ковбоечку,джинсы, сняла с шеи и сунула в нагрудный карманчик какой-то странный плоскиймедальон. Девочке сразу станет легче дышать.

Та лежала на руках у Лёли – бледная, едвадыша, слабо поводя полуоткрытыми глазами, не в силах шевельнуть запекшимисягубами.

«Лейкемия!» – вспомнилось Лёле, и она крепкозажмурилась, чтобы не дать пролиться мгновенно навернувшимся слезам. Лейкемия…Но почему этот сучий потрох, так называемый доктор, держит здесь смертельнобольного ребенка? Или ее отец до такой степени туп, что полностью доверился какому-тошарлатану? А может быть… может быть, болезнь дошла до последней стадии и Олесеостались считанные дни?

Она посмотрела в маленькое лицо, подуладевочке в лоб, прогоняя морщины последних судорог. Осторожно сняла со щекприлипшие влажные прядки.

Интересно, на кого похожа Олеся? На своюумершую маму? Или на отца, которому до нее, похоже, нет никакого дела? А комубыло? Может быть, и никому. Разве что Асану. Вот странно! Этот убийца, этотволк с глазами-лезвиями, для которого жизнь человеческая стоит меньше, чемплевок, погиб, защищая дочь Хозяина. Да-да, по сути, это именно так, ведь еслиАсан верил в бредовую возможность вылечить Олесю кровью «невесты», то, защищаяэту самую «невесту», он пытался спасти девочку. Один только Асан… А теперь нети его. Теперь Олеся осталась вообще без защитника – пусть даже такого угрюмогои зловещего, каким был абхазец.

И вдруг Лёля ощутила такую боль в сердце, чтоневольно охнула. Боль эта была любовью, ни разу не испытанной ею прежде.Любовью матери к своему ребенку.

Она прислонила голову Олеси к своему плечу,прильнула щекой к теплым русым волосикам – да так и сидела, иногда судорожновздыхая, пытаясь подавить рыдания, совершенно раздавленная свалившейся на нееистиной: она сама лишила себя счастья.

Никогда, ни разу за весь месяц, прошедшийпосле аборта, она не вспомнила о своем ребенке! Она думала о себе – измученной,исстрадавшейся, брошенной, окровавленной. Она думала о Дмитрии – предателе,конечно, и подлеце. Она думала о своих разбившихся вдребезги мечтах, о той большой,счастливой семье (мальчик и девочка, любящий муж), которая, как знать, будет лиу нее теперь. И ни разу, ни разу не задумалась о том, что сама же и убилаодного из этих своих детей. Мальчика. Или девочку… Там, в больнице, она ни очем таком не спрашивала, а ей никто не сказал, разумеется. Может, это и правдабыла девочка. Такая же, как Олеся…

И тут до Лёли дошло наконец, почему ее судьбасовершила такой жуткий поворот, почему она оказалась обречена на ужасные инеобъяснимые страдания. Из-за того убитого ребенка!

Нет, правда: громы небесные тут ни при чем,все дело в элементарной логике. Если бы Лёля не сделала аборт, ее анализ непопал бы в Центр крови. Только оттуда непонятным образом могла просочитьсяинформация к ее похитителям. И вот судьба плетет цепочку: аборт – убийство –расплата.

Обессиленная этой неумолимой, роковой логикой,Лёля дала наконец волю слезам. Но, кажется, еще горше, чем о своей загубленнойжизни, она горевала о невозможности помочь Олесе.

Даже если дойти в своей любви до края жертвенности,дать обескровить себя и тихо умереть с сознанием, что продлеваешь жизнь этомуребенку и как бы искупаешь вину перед тем, это не спасет Олесю. Пусть докторпредъявит тысячу дипломов и степеней, пусть покажет фантастическое оборудование– Лёля все равно не поверит ему. И не только потому, что лейкемию не лечатпереливанием крови. Просто этот человек не способен никого вернуть к жизни. Онможет только убить!

Тело затекло до боли. Лёля осторожнораспрямила ноги. Кажется, Олеся уснула?

Конечно, ее бы в постель уложить. Но стоиловзглянуть на залитые кровью простыни…

Лёля мгновение раздумывала, потом кое-каквстала и с девочкой на руках прошла в ванную. Обтерла бледное лицо краемвлажного полотенца, смочила губы. Олеся сразу задышала ровнее, закрыла глаза.Уснула?

Лёля мельком глянула на себя в зеркало, какона стоит с ребенком на руках, и прикусила губу.

Сейчас нельзя плакать. Стоит начать – и неостановишься. Лучше уж думать о том, какой у нее самой жуткий, помятый вид, вкакой колтун сбились волосы. Она ведь их который день за неимением расческирасчесывает только пальцами. Наверное, узницам такая роскошь не полагалась. Аможет, ее тюремщики просто не догадывались, что нужна человеку расческа, а самаЛёля все забывала попросить…

Эта насквозь бытовая мысль помогла справитьсяс собой. Что и требовалось доказать. Быт – могила женщины, он же – ее спасение.О господи, да он же и счастье, вдобавок! С каким наслаждением Лёля нырнула бысейчас в пучины этого самого быта! Она бы вдоль и поперек испылесосила каждыйуголок в квартире, намыла до иллюзии отсутствия все оконные стекла, она бысдувала пылинки с маминых пресловутых картин, она с утра до вечера стояла бы накухне, готовя и накрывая завтраки, обеды и ужины, а посуду не сваливала бы вмойку, а тоже мыла, мыла, мыла… Только бы снова оказаться дома. Только быуслышать, как отец ворчит на какого-то там зубра отечественного славяноведения,написавшего о древних языческих богах шершавым языком плаката, только бы увидетьмаму, которая, то и дело ошибаясь, нервно бьет по клавишам компьютера, а подстолом, положив лопоухую голову на ее тапочку, спит собака Фордик неизвестнойпороды, а в уголке дивана притулилась с книжкой худенькая русоволосая девочка…

Не слишком ли далеко завели ее мечты?

Лёля сердито открыла глаза и вышла из ванной.Прихватила с кровати одеяло и шагнула в коридор. Что-то подсказывало ей: докторпоявится не сразу. А может быть, не появится вообще. Какими бы ни были еготайные замыслы, дочь Хозяина и ее истерика – серьезные препятствия на пути к ихисполнению… Значит, надо воспользоваться моментом – вот именно, моментом!Другого такого случая сбежать может не представиться. Но почему так тоскливо надуше?.. Нет, если все-таки бежать, то сейчас: нельзя слишком долгоэксплуатировать удачу. Не может же Лёля бесконечно прятаться за худенькойОлесиной спиной. Если доктор задался целью уничтожить донора, то уничтожит.Двадцатого приезжает Хозяин. «Невесту» надо было непременно убрать до еговозвращения. Значит, до этого «невеста» должна убраться сама.

Лёля положила уснувшую Олесю на диван в холле,укрыла, подторкала одеяло со всех сторон и, легонько коснувшись губами еепрохладного лба, пошла к двери.

И простояла напротив нее довольно долгоевремя, прежде чем поняла, что дверь и не собирается открываться.

Все ясно! Разумеется, в замке существует болеесерьезная система запоров, чем казалось Лёле. Так и должно быть. Дважды чудесне бывает! Доктор, выходя отсюда, вспомнил, что дверь наверху осталась открыта,решил подстраховаться и уж нижнюю-то дверь запер со всем возможным тщанием.

Лёля устало закрыла глаза.