Но князь уже шел отворять дверь гостям.

— Вы клевещете, Лебедев, — проговорил он, улыбаясь, — васочень огорчил ваш племянник. Не верьте ему, Лизавета Прокофьевна. Уверяю вас,что Горские и Даниловы только случаи, а эти только… ошибаются… Только мне бы нехотелось здесь, при всех. Извините, Лизавета Прокофьевна, они войдут, я их вампокажу, а потом уведу. Пожалуйте, господа!

Его скорее беспокоила другая мучительная для него мысль, Емумерещилось: уж не подведено ли кем это дело теперь, именно к этому часу ивремени, заранее, именно к этим свидетелям и, может быть, для ожидаемого срамаего, а не торжества? Но ему слишком грустно было за свою “чудовищную и злобнуюмнительность”. Он умер бы, кажется, если бы кто-нибудь узнал, что у него такаямысль на уме, и в ту минуту как вошли его новые гости, он искренно готов былсчитать себя, из всех, которые были кругом его, последним из последних внравственном отношении.

Вошло пять человек, четыре человека новых гостей и пятыйвслед за ними генерал Иволгин, разгоряченный, в волнении и в сильнейшемприпадке красноречия. “Этот-то за меня непременно!” с улыбкой подумал князь.Коля проскользнул вместе со всеми: он горячо говорил с Ипполитом, бывшим вчисле посетителей; Ипполит слушал и усмехался.

Князь рассадил гостей. Все они были такой молоденький, такойдаже несовершеннолетний народ, что можно было подивиться и случаю, и всейпроисшедшей от него церемонии. Иван Федорович Епанчин, например, ничего незнавший и не понимавший в этом “новом деле”, даже вознегодовал, смотря на такуююность, и наверно как-нибудь протестовал бы, если бы не остановила его страннаядля него горячность его супруги к партикулярным интересам князя. Он, впрочем,остался отчасти из любопытства, отчасти по доброте сердца, надеясь даже помочьи во всяком случае пригодиться авторитетом; но поклон ему издали вошедшегогенерала Иволгина привел его снова в негодование; он нахмурился и решилсяупорно молчать.

В числе четырех молоденьких посетителей один, впрочем, быллет тридцати, отставной “поручик из рогожинской компании, боксер и сам дававшийпо пятнадцати целковых просителям”. Угадывалось, что он сопровождает остальныхдля куража, в качестве искреннего друга и, буде окажется надобность, дляподдержки. Между остальными же первое место и первую роль занимал тот, закоторым числилось название “сына Павлищева”, хоть он и рекомендовался АнтипомБурдовским. Это был молодой человек, бедно и неряшливо одетый, в сюртуке, сзасаленными до зеркального лоску рукавами, с жирною, застегнутою до верхужилеткой, с исчезнувшим куда-то бельем, с черным шелковым замасленным до-нельзяи скатанным в жгут шарфом, с немытыми руками, с чрезвычайно угреватым лицом,белокурый и, если можно так выразиться, с невинно-нахальным взглядом. Он был ненизкого роста, худощавый, лет двадцати двух. Ни малейшей иронии, ни малейшейрефлексии не выражалось в лице его; напротив, полное, тупое упоение собственнымправом и в то же время нечто доходившее до странной и беспрерывной потребностибыть и чувствовать себя постоянно обиженным. Говорил он с волнением, торопясь изапинаясь, как будто не совсем выговаривая слова, точно был косноязычный илидаже иностранец, хотя, впрочем, был происхождения совершенно русского.

Сопровождал его, во-первых, известный читателям племянникЛебедева, а во-вторых, Ипполит. Ипполит был очень молодой человек, летсемнадцати, может быть и восемнадцати, с умным, но постоянно раздраженнымвыражением лица, на котором болезнь положила ужасные следы. Он был худ какскелет, бледно-желт, глаза его сверкали, и два красные пятна горели на щеках.Он беспрерывно кашлял; каждое слово его, почти каждое дыхание сопровождалосьхрипом. Видна была чахотка в весьма сильной степени. Казалось, что емуоставалось жить не более двух, трех недель. Он очень устал и прежде всехопустился на стул. Остальные при входе несколько зацеремонились и чуть несконфузились, смотрели однако же важно и видимо боялись как-нибудь уронитьдостоинство, что странно не гармонировало с их репутацией отрицателей всехбесполезных светских мелочей, предрассудков и чуть ли не всего на свете, кромесобственных интересов.

— Антип Бурдовский, — торопясь и запинаясь провозгласил “сынПавлищева”.

— Владимир Докторенко, — ясно, отчетливо и как бы дажехвалясь, что он Докторенко, отрекомендовался племянник Лебедева.

— Келлер! — пробормотал отставной поручик.

— Ипполит Терентьев, — неожиданно, визгливым голосомпровизжал последний. Все наконец расселись в ряд на стульях напротив князя,все, отрекомендовавшись, тотчас же нахмурились и для бодрости переложили изодной руки в другую свои фуражки, все приготовились говорить, и все однако жмолчали, чего-то выжидая с вызывающим видом, в котором так и читалось: “нет,брат, врешь, не надуешь!” Чувствовалось, что стоит только кому-нибудь дляначалу произнести одно только первое слово, и тотчас же все они заговорятвместе, перегоняя и перебивая друг друга.

— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам ядо сего дня был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я ещемесяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас иуведомил, Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь,такой час… я предлагаю пойти со мной в другую комнату, если не надолго… Здесьтеперь мои друзья, и поверьте…

— Друзья… сколько угодно, но однако же позвольте, — перебилвдруг весьма наставительным тоном, хотя все еще не возвышая очень голоса,племянник Лебедева, — позвольте же и нам заявить, что вы могли бы с намипоступить поучтивее, а не заставлять нас два часа прождать в вашей лакейской…

— И конечно… и я… и это по-княжески! И это… вы, стало быть,генерал! И я вам не лакей! И я, я… — забормотал вдруг в необыкновенном волненииАнтип Бурдовский, с дрожащими губами, с разобиженным дрожаньем в голосе, сбрызгами, летевшими изо рта, точно весь лопнул или прорвался, но так вдругзаторопился, что с десяти слов его уж и понять нельзя было.

— Это было по-княжески! — прокричал визгливым, надтреснутымголосом Ипполит.

— Если б это было со мной, — проворчал боксер, — то-есть,если б это прямо ко мне относилось, как к благородному человеку, то я бы наместе Бурдовского… я…

— Господа, я всего с минуту узнал, что вы здесь, ей богу, —повторил опять князь.

— Мы не боимся, князь, ваших друзей, кто бы они ни были,потому что мы в своем праве, — заявил опять племянник Лебедева.

— Какое однако ж, позвольте вас спросить, имели вы право, —провизжал опять Ипполит, но уже чрезвычайно разгорячаясь, — выставлять делоБурдовского на суд ваших друзей? Да мы, может, и не желаем суда ваших друзей;слишком понятно, что может значить суд ваших друзей!..

— Но ведь если вы, наконец, господин Бурдовский, не желаетездесь говорить, — удалось наконец вклеить князю, чрезвычайно пораженному такимначалом, — то говорю вам, пойдемте сейчас в другую комнату, а о вас всех,повторяю вам, сию минуту только услышал…