– Да-а… – протянул царь. – То есть стенку лбом не прошибешь– так, что ли? Что бы я хорошего ни сделал, всегда отыщется тот, кто меня сназьмом смешать постарается?

– Отыщется, – кивнул Бомелий. – Это уж всенепременно! Однакоесли вы не станете поддаваться мнению окружающих, то обязательно добьетесьуспеха.

– А долго ли я проживу? – с любопытством уставился на негоцарь. – Что звезды говорят про мои хворости? Стану ли я скрюченным старцем илипомру еще молодым?

– Вы умрете в преклонные лета, ваше величество, – сказалБомелий чистую правду.[39] – Что касается здоровья, то вы всегда останетесьзагадкой для врачей. Вы будете подвержены непонятным, труднообъяснимымзаболеваниям. И заболевать, и выздоравливать вы будете совершенно неожиданно,потому что ваше исцеление будет зависеть от состояния вашего духа гораздобольше, чем у других людей.

– Заба-авно… – протянул царь, уставившись на архиятерапотемневшими глазами. – Поверить хочется – и тебе, и звездам. В преклонные летапреставлюсь, говоришь? Оно бы хорошо бы, но что, ежели кто-то мне до срока ядуплеснет? Или с ножичком булатным подкрадется?

– Как же это возможно, ваше величество? – обиженно развелруками Бомелий. – Звезды не лгут! И вдобавок я же научил вас пить всомнительных случаях только из серпентинового кубка. Никакой другой камень необессиливает яды так действенно, как серпентин, иначе говоря, змеевик.

– А ежели кубок твой разобьется? – прищурился ИванВасильевич. – Да, кубок разобьется, а одна из тех звезд, которые определили моюсудьбу, вдруг сойдет со своего места?

– Ну как это может быть, ваше величество?! – чуть ли невозопил Бомелий.

– Да запросто, – пожал плечами царь. – Ты что, никогда невидел, как падают звезды? По осени сыплются с небес, что горох. А ведь еслипо-твоему рассудить, каждая из них определяла чью-то судьбу. И выходит – что?Небесные узоры смешались, изменились, судьбы человеческие вкривь и вкось пошли?А также судьбы стран и народов?

Бомелий несколько опешил, однако пока он лихорадочно копалсяв возражениях, царь заговорил снова.

– Смешались и изменились… – повторил он задумчиво. – Вот обэтом я давненько размышляю: что будет, если все в стране смешать, как… каксмешивают воду с вином?

Иван Васильевич, приподнявшись на постели, взял с точеногостолика большой, округлый кубок, искусно выточенный из зеленоватого,пронизанного темными жилками камня. Рисунок и впрямь напоминал змеиную кожу.Это и был камень серпентин. Налил в кубок вина из кувшина, а из другого, дополовины наполненного водой, капнул несколько капель.

Омочил губы – и покачал головой:

– Все то же вино. Все то же!

Рука его задрожала, кубок накренился, и несколько капельсплеснулось через край. Мгновение царь тупо смотрел, как рубиново-красные пятнадрожат на алом атласе одеяла, а потом вдруг отшвырнул бокал с такой силой, чтотот пролетел через всю палату, крутясь и выплескивая жидкость. Ударился опритолоку и раскололся на мелкие кусочки.

В то же мгновение дверь распахнулась, и в цареву опочивальнюворвался Малюта. Царь гневно махнул на него рукой – верный страж канул обратно,в тишину и темноту сеней, как призрак, уничтоженный вовремя произнесеннымэкзерсисом.[40] Все это произошло так стремительно, что Бомелий головы не успелповернуть, ошеломленно уставившись на мелькающие руки государя, ловя дикийблеск его глаз. Да что с ним? С чего это он так взъярился? Нет, не взъярился, авзбесился!

– Звезды, говоришь? Да какие там звезды? Всю мою жизнь однатолько сила определяет мою судьбу, стоит на моем пути, как запруда поперекреки, терзает мое тело и душу, как болезнь. И это отнюдь не Божья воля, непроизволение звездное. Бояр-ре! Они сгубили мать, они заедали мое детство, ониобратили в свою веру ближних друзей моих, сделали их моими врагами. Нас былотак мало – я, Адашев, Курбский да Сильвестр. Четыре капли на целую бочкукрепкого, веками отстоявшегося боярского винища. Разве удивительно, что этасила поглотила нас?

Иван Васильевич откинулся на подушку, вперив взор в потолок.Вновь его худые пальцы, с которых даже на ночь не снимался перстень с двуглавыморлом – новая государева печать, – впились в атласное, подбитое соболямиодеяло. Заострился и без того острый, коршунячий профиль, и как никогда раньшеИван Васильевич сделался похож на умирающего, который беспамятно обирает себя.

Бомелий даже струхнул на миг, подумав, что, если московскийцарь сейчас, по расхожему русскому выражению, откинет вдруг копыта, егоархиятеру солоно придется. Попасть в руки Малюте Скуратову – это последнееудовольствие, которое мог бы пожелать себе доктор медицины Элизиус Бомелиус!Звезды не должны так нагло соврать, но мало ли что бывает в жизни! Кубок-тодрагоценный, серпентиновый и впрямь уже разбит…

Он кинулся к ложу государеву, однако отпрянул и тяжелобрякнулся на пол, потому что Иван Васильевич внезапно перестал трястись, сел ивперил в своего до пота перепуганного лекаря хищный, но вполне осмысленный взорприщуренных глаз.

– А хрен вам в рот, бояре! – воскликнул он почти весело, иесли правду говорят, что к райским высям иногда восходят наши земные словеса,то в это мгновение на своем розовом облаке смущенно рассмеялась блаженнаяАнастасия. – Хрен вам в рот! Ежели на бочку вашего тухлого винища да бочкунашей чистой, ключевой водицы взять – тогда как? А если две бочки? А три? Асотни три? Кто ваш тухлый винный привкус ощутит в этой новой смеси?

И он торжествующе захохотал.

Бомелий пытался подняться с пола, заботясь лишь о том, чтобысохранить достоинство, и совершенно не подозревая, что вот в эту минуту, прямона его глазах, из бокала вина и нескольких капель астрологических предсказаний,родилось существо, перед которым боярский Змей Горыныч должен был поджатьхвост, словно безобидный, сонный ужик. Имя этому новому существу было –опричнина.

* * *