Как бы не расстаться с головой царицыну братцу. Как бы и ейсамой не залиться кровью. И кто осудит мужа, на месте прикончившегопозорницу-жену?

– Вернись, немедленно вернись! – крикнул Салтанкул такзлобно, как никогда не решался говорить с сестрой.

Что об стенку горох. Налетела на него грудью, бьется, словноптица о прутья клетки; глаза вытаращенные, безумные. Ошалела от любопытства?Чует кровь… да, его сестра всегда самозабвенно любила вкус и запах кровушкичеловеческой!

Нет, так просто ее не остановить. Темрюкович схватил царицуза плечо, отстранил от себя и, подавив короткий вздох сожаления, рубанул ее погорлу ребром ладони. Слегка, жалеючи… но для ее тонкой шейки хватило.

Глаза обесцветились, лицо вмиг побледнело и покрылось потом.Хватая широко раскрытым ртом воздух, завалилась назад, но Хаким успелподхватить. Ничего не понимая, уставился на господина.

– Неси ее в покои, – шепотом крикнул Салтанкул. – Скажи –сомлела-де, а пикнешь кому правду… простись с головой!

– Ни слова, господин, – бормотал Хаким, с усилиемперехватывая худощавое, но отнюдь не легонькое, еще утяжеленное беспамятствомцарицыно тело. – Клянусь бородой пророка!

Салтанкул против воли ухмыльнулся. Уже который год, как исемья его, и приближенные, и слуги крещены, а в тяжелые минуты все еще приходятна язык прежние мусульманские клятвы, впитанные с материнским молоком. Ну чтож, эта божба куда крепче, чем упоминание святых апостолов или пророка Исы,возведенного православными в высокий чин сына Божия. Хаким будет молчать, можноне сомневаться.

И, мгновенно забыв о сестре, Темрюкович широкими шагамипоспешил на парадное крыльцо, где уже было не протолкнуться от народу.

* * *

Иван Васильевич, ныне облачившийся с особенной пышностью,был не в легоньком терлике, какой он иногда любил носить дома и на охоте, а всиней с золотом парчовой ферязи да в серебряной шапке, опушенной соболем, такчто его обритая голова была скрыта. Имея вид необыкновенно важный, опираясь напосох, он стоял под шатром крыльца, впереди всех. Вокруг теснились, стараясьоказаться поближе к царю, Малюта Скуратов, Алексей Басманов, АфанасийВяземский, признанные любимцы; Никита Захарьин, брат покойной царицы Анастасии,появившийся недавно при дворе Васька Грязной, окольничий Головин, а такжеВасилий Колычев, прозванный царем Умным за въедливый, быстрый и подозрительныйум, один из вдохновителей и руководителей опричнины, глава царева сыска; ещекакие-то недавно взлетевшие до высот новые приспешники. Скромно сторонилсяостальных молчаливый Иван Михайлович Висковатый, ставший недавно главойПосольского приказа. Темрюковичу лишь с трудом удалось протолкаться вперед изанять место, приличное государеву шурину.

Внизу, под крыльцом, на белом просеянном песочке, которыйпривозили для кремлевских дорожек аж с Воробьевых гор, стоял на коленях,склонив голову, худощавый незнакомец в дорожном платье служилого человека, нобез оружия: чужих в Кремль с оружием не пускали. В простертых руках он держалзапечатанное письмо.

– Встань, смерд, – приказал царь негромким голосом. – Кто тыесть таков?

Человек поднялся и сперва безотчетно отряхнул с колен белыйпесочек, а только потом взглянул на царя.

– Я есмь не смерд, а ближний человек князя-воеводы АндреяМихайловича Курбского. Имя мое Василий, сын Петров, от роду Шибанов.

– Да ты дерзец, как я погляжу, – не удивленно, не зло, адовольно равнодушно молвил царь. – И с чем же ты явился ко мне, смерд ВасилийШибанов, ближний человек изменника и предателя князя Курбского?

Худое, с резкими чертами лицо Шибанова передернулось, глазавспыхнули ненавистью, но голос звучал ровно:

– Господин мой, прославленный подвигами и честью воевода,письмо тебе шлет. Изволь принять.

– Письмо? – Царь вскинул брови, словно и не заметив, какШибанов величает Курбского. – Ну давай, коли принес… нет, погоди! – Он резковыставил вперед посох. – А не отравлено ли письмо? Почем я знаю, чего ждать отКурбского! Возможно, он решил отравить меня, как некогда дружки его,злочестивый поп Сильвестр да проклятая собака Алешка Адашев, отравили жену мою,царицу Анастасию?

– Вольно тебе напраслину возводить на невинных, – ответилШибанов, однако всеми было замечено, что при упоминании царицы Анастасии глазаего воровато вильнули. – Ты же видишь: держу я письмо сие голыми руками. Развевеликодушный князь мой позволил бы мне смерть в руках держать?

– Да бро-ось, – лениво, словно от докучливо жужжавшей мошки,отмахнулся Иван Васильевич. – Что ли я Курбского не знаю?! Нашел великодушного!Великий вор и ворог государев, подлец из подлецов. Наслышан я, как бежал он изДерпта: тайно, под покровом ночи, словно тать с места душегубства своего,бросив на произвол судьбы жену и малолетнего сына!

– Княгиня сама… – запальчиво начал было Шибанов, однако царьперебил его с той же ленцой:

– И об сем наслышан я. Курбский-де спросил у жены своей,чего она желает: видеть его мертвого пред собой или расстаться с ним живымнавеки. А его великодушная супруга с твердостию ответствовала, что жизньсупруга ей драгоценнее счастья. Тут Курбский наш, благородный, заботливый муж иотец, простился с женой, благословил девятилетнего сына, заливаясь слезами,покинул дом, перелез через городскую стену, сел на коней, подготовленных вернымслугой, – и, как заяц, дал тако-ого дёру!

Голос царя, постепенно возвышаемый, сделался громовым:

– Бла-го-сло-вил, видите ли. Заливаясь слезами, блядьэтакая! Поскольку именно ты, Шибанов, был тем самым верным слугой, которыйпомог ему бежать, скажи как на духу: долго ли те слезы катились по его поганомучелу? Или они были столь же притворны, как былая дружба и верность его, каквоинская доблесть и честь? А теперь порассуди, Шибанов. Если этот пес мог женусвою и чадо кинуть на расправу мне, зверю лютому, каким он меня теперь прединоземцами выставляет, если он кровь от крови и плоть от плоти своей непожалел, – так что для него жизнь такого ничтожества, как ты? Это я к тому, –вновь негромко и вполне миролюбиво добавил царь, – что послание сие все-такивполне может быть насквозь пропитано ядом. Но ты не думай, я не боюсь ни тебя,ни твоего подлого господина. А посему – давай сюда письмо.

Он резко выбросил вперед руку.

Малюта Скуратов с озабоченным лицом сунулся было перекрытьпуть Шибанову, однако царь нетерпеливо мотнул головой, и Скуратов не тронулся сместа.