Спустя несколько дней, 3 января, по святкам, митрополитуАфанасию доставили в Москву царево письмо, прочтя которое он поседел на глазах.Государь писал, что бояре и приказные люди расхитили его казну после смертиотца его; что они самовольно разобрали себе и раздали близким своим поместья,вотчины и кормленное жалованье, а все-таки о государстве не радеют и отнедругов крымского, литовского и немецкого не оберегают, напротив, удалясь отслужбы, чинят насилия крестьянству; духовенство, сложась с ними, прикрывает ихвины, когда царь захочет их наказать. Терпеть изменных дел боярских государьдолее не желает. Поэтому он оставляет свое царство и отъезжает поселиться там,где Бог наставит.

Вместе с этой грамотой царский гонец Поливанов привез идругую – к гостям, купцам и всему православному крестьянству. В этой грамотегосударь писал, что на них гнева и опалы нет.

И содеялся в Москве великий всенародный плач и стенаниевеликое… Царство без главы – вдовица горькая, сирота-безотцовщина! Порешили – ивсе, от первого боярина до последнего нищего были за то! – немедля отправить вАлександрову слободу челобитчиков, чтобы государь гнев свой отвратил, милостьпоказал и опалу свою отдал,[41] а государство бы свое не оставлял: владел быим, как хочет. А изменников и лиходеев ведает Бог да он, великий государь. В ихживоте и казни его царская воля. Черные люди Москвы прибавляли, что они-де заизменников не стоят, а сами их потреблят.

Уже 5 января перепуганные челобитчики узрели царевы очи.Иван Васильевич сказал свое милостивое слово: он берет обратно государство, нотолько на следующих условиях.

На изменников и непослушных государю класть свою опалу, иныхказнить без жалости, «животы и остатки их брать». Учинить в своем государствеопричнину[42] – особый двор. На свой и детей своих обиход взять 27 городов(Можайск, Вязьму, Козельск, Перемышль, Устюг и другие), 18 волостей, брать ииные волости, жаловать детей боярских и прочих лиц, которые будут в опричнине.Опричниками быть тысяче человек, поместья им дать в тех городах, которые взятыв опричнину, а прежних владельцев оттуда вывести. В Москве очистить для царяособое место под его двор и взять в опричнину несколько улиц московских ислобод подмосковных.

И так далее, и тому подобное… Неведомое еще существопостепенно обретало не только имя, но и вполне зримые очертания.

Когда в начале февраля царская семья вернулась в Москву,Кученей радовалась так, будто с нее, с ее тела сняли волосяные вериги, которымитерзают себя некоторые сумасшедшие русские. Кремль, некогда казавшийся душной ине больно-то уютной тюрьмой, по сравнению с деревянным убожеством Александровойслободы был просто раем! А в раю, само собой, не без ангелов… Заскучавшие«голубки» восторженно встретили свою госпожу, и веселые игры возобновились.Однако, к своему великому изумлению, Кученей заметила, что забавы с красавицамиее почти не радуют. Словно бы что-то изменилось в ее теле, а вернее, в душе.Валяться на перинах с бабьем чудилось теперь пресным, словно несоленое мясо, аКученей любила острые, жгучие приправы. Через несколько дней она заскучала вМоскве так же, как скучала в слободе, и находила радость только в том, чтоизредка бивала своих сенных девок за малейшую оплошку. Очень хотелось отведатькровушки боярышень, но после того, как она однажды вытянула плетью ГрушенькуФедорову, та без памяти убежала домой, забыв свой чин, и больше не появлялась вКремле.

Кученей знала, что муж теперь только и ищет новыхпровинностей боярских, поэтому ничтоже сумняшеся нажаловалась ему и на строптивуюдевицу, и на ее отца, который не приволок дочку за косу в Кремль и не бросил кногам царицы, а затаился вместе с ней в доме, покрывая паршивку. У Федорова,правда, хватило ума не жаловаться на бесчестие самому царю, но его и впрямь небыло ни видно, ни слышно. Царь пообещал намять бока злокозненному боярину – нодля начала подмял под себя жену, ибо дело происходило ночью в царицынойопочивальне.

Кученей лежала, со скукой глядя в сводчатый потолок. Бывалиу супруга хорошие ночи, когда он старался не только семя сплеснуть, но иудовольствие жене доставить, но сия ночь к их числу явно не принадлежала.Заметив неудовольствие, Иван Васильевич взялся за плеть, но и верное,испытанное средство не помогло: Кученей только визжала как резаная даувертывалась от ударов.

Царь вконец разобиделся и ушел, плюнув на постель, а Кученейзалилась злющими слезами. Убила бы кого-нибудь с наслаждением, да кого?! Развечто себя? Но себя было жалко…

Вот отцова мать Кученей – в ее честь Темрюк Айдарович иназвал любимую дочку, – после того, как овдовела, велела построить себе дворпоодаль от своего аула. Когда женское одиночество становилось невыносимым,уезжала туда, и по ее приказу нукеры, преданные госпоже, как псы, приводили кней на ночь красивых пастухов и охотников. Им завязывали глаза, и никто незнал, куда их ведут, с кем проведут они ночь. Если гость не мог доставитьгоспоже настоящее наслаждение – а по слухам, она была так неутомима и жадна домужской ласки, что иные юнцы умирали в ее постели, – его убивали. Но за тем,кто уходил живым, строго следили, и стоило ему распустить язык, вскоре получалудар кинжала под ребро.

Вот если бы Кремль принадлежал ей, Кученей… Если бы все темолодцы, которых муж сейчас собирает вокруг себя, чтобы давить боярство,принадлежали ей! Среди них были такие красавцы, что у Кученей становилось мокромежду ног при одном взгляде на них. Она вообразила, как ежевечерне заставляетих выстроиться на дворе и проходит вдоль ряда, вглядываясь в лица и выбираясебе любовника на ночь. Остальные, отвергнутые, смотрят с тоской, и тогдаКученей, чтобы никого не обидеть, зовет в свою опочивальню их всех… нет, онасрывает с себя одежды и отдается им прямо во дворе, на жесткой, вытоптаннойтраве, на дорожках, усыпанных песком, и длится, длится бессонная ночь, когдамолодые жеребцы чередуются возле ее тела, и длится, длится наслаждение…