Не будет этого никогда! Потому что такое возможно, если онаовдовеет и получит в свою власть страну – вместе со всеми живущими тутмужчинами. Но для этого, говорит Салтанкул, ей нужно родить сына. А она неможет, никак не может зачать! Вот и Салтанкул отдалился от нее, тоже занят этойопричниной, царь его жалует, а к сестре молодой князь заходит все реже и реже,о том же, чтобы заманить его на ложе, и вообще речи нет.

О Аллах, на что обрекла она себя, согласившись пойти замосковского царя? Ее держат в клетке, в клетке! Здесь, в золоченой клеткеКремля, она и умрет, как умер, не вынеся неволи, любимый белый кречет…

Кученей вздрогнула, ощутив, как при мысли о смерти к ее лонуприхлынула горячая кровь. Раскинулась, отбросила одеяло и долго гладила,ласкала свое точеное, поджарое тело, беспрестанно представляя смертьсобственную и разных других людей, прежде всего – супруга, пока не получиланаконец желанного удовольствия и не уснула, слегка успокоившись.

* * *

Утром, впрочем, царица вновь встала не с той ноги. БоярышняФедорова так и не появилась. Кученей, едва не лопаясь от злости, металась попалатам, раздавая направо и налево оплеухи, как вдруг сообщили, что идет князьЧеркасский, – и она мигом ощутила себя счастливой.

Вошел Михаил Темрюкович. Кученей бросилась ему на шею и, нестесняясь своих женщин, припала к губам брата в самом пылком поцелуе. Но он ссилой расцепил обнимавшие его руки и так стоял, сжимая тонкие запястья сестры.Лицо его было хмурым – таким хмурым, что царица встревожилась.

– Ты просила царя наказать Федорова? – сказал он сквозьзубы.

Кученей кивнула, с усилием высвобождая руки и начинаяпонимать, в чем дело. Ведь брат, кажется, заглядывался на эту пышнотелуюрусскую глупышку. Неужели?..

– Я заступился за Федорова… и его семью, – сказал он,значительно прищурившись. – Если тебя злит Грушенька, то оставь ее у отца. Сюдаона больше не придет.

Кученей всматривалась в его лицо, все еще не веря.

– Так это правда? – спросила тихо. – Ты хочешь ее?

– Я хочу взять ее в жены, – спокойно сообщил Темрюкович. – Ине желаю ссориться со своим будущим тестем. Поняла?

Кученей прижала руки к груди, внезапно ощутив там, на местесердца, странную пустоту. В этой пустоте зарождалась тянущая боль. Боль былатак сильна, что лишала сил, поэтому Кученей не набросилась на брата с кулаками,не схватилась за кинжал – хотя нет, ей же не давали носить оружие, кинжала небыло! – или хотя бы за плеть, а только сказала презрительно – точно в лицоСалтанкулу плюнула:

– Ты не хочешь ссориться с Федоровым? Думаешь, он отдаст затебя дочку добром? Глупец! Разве ты не знаешь русской боярской спеси? Даполучив сегодня царево прощение, он завтра и головы не повернет в твою сторону!Тебе надо было дождаться, когда государь повлечет Федорова на расправу, а потомпотребовать у него дочку в обмен на жизнь!

И зашлась тихим, издевательским, разрывающим душу смешком.

Темрюкович опешил. Аллах! Да он, не иначе, спятил! Сестраправа, ох как права… единственно, чем можно добиться Грушеньки, которая скаждым днем становилась для него все желаннее, это хорошенько застращав еенеминуемой смертью отца. Ишак, какой же он ишак! Ведь царь твердо решилрасправиться с участником старинного заговора против Глинских, конюшимФедоровым-Челядниным, а Темрюкович чуть ли не в ногах у него ползал, вымаливаяпрощение для отца Грушеньки. Наконец государь дал свое твердое слово, что нетронет Федорова.

И что? Теперь пойти к нему и снова унижаться, биться лбом обпол, вымаливая, чтобы он нарушил свое царское слово? Да вспыльчивый повелительснесет голову своему шурину, и правильно сделает, ибо такой голове место не наплечах джигита, а в выгребной яме! И все из-за этой пригожей девки, Грушеньки,которую он вожделеет, словно околдованный шайтаном. О женщины, вы созданы напогибель роду человеческому! Если, на беду, одну из вас встретит праведнейшийиз праведных на мосту Аль-Серат,[43] то рухнет в глубины огненные, не дойдя довожделенных райских врат!

Темрюкович растерянно смотрел на свои руки. Чудилось,Грушенька, которая была в них только что, растаяла, как снегурка по весне! Онтак скрипнул зубами, что чуть не стер их в порошок. И девку потерял, и ссестрой поссорился. Она не скоро утихомирит ревность, не скоро простит его.

Шагнул к Кученей, которая неприступно вздернула голову, каквдруг в дверь ворвался его слуга Хаким, недавно окрещенный Савелием, и рухнул вноги, закрывая глаза, чтобы не увидеть невзначай чего-то запретного в покояхцарицы.

– Господин мой! Изволь выйти. Там к государю явилсяпосланный… – Савелий едва не задохнулся от возбуждения и взвизгнул: – Посланныйот князя Курбского!

Темрюкович вылетел вон – слуга не успел посторониться и былсшиблен на пол.

Черкасский бежал по переходам в царевы палаты, разрываемыйизумлением и обеспокоенностью.

Посланный Курбского? Зачем? Беглый князь задумалвозвращаться и извещает об этом государя? Прощения просит? Он что, обезумел,ведь его ждет казнь! При этом Темрюкович порадовался, что легендарный Курбский,известный своим умом и хитростью, допустил такую оплошку. Нет, егосоперничества при государе опасаться нечего, царь люто ненавидит Курбского ивсе, что связано с его именем.

Темрюкович был так занят своими мыслями, что не сразурасслышал за спиной сбившееся дыхание слуги и его взволнованный голос:

– Господин мой! Царица…

Что там еще с этой вздорной бабой?!

Салтанкул в ярости обернулся – и едва не рухнул, увидевнагонявшую его сестру.

Аллах! А ведь женские покои уже остались позади, они ужевбежали в сени, переходившие прямиком в царские палаты. Как ни был возбужденТемрюкович, как ни спешил, он прекрасно понимал, что сделает с ним царь, когдаузнает, что Салтанкул вытащил распатланную, кое-как одетую – не в чинномрусском платье с фатой, а в обтягивающем черкесском бешмете! – простоволосуюцарицу на всеобщий погляд, на потеху ротозеям. При виде ее небось и пропосланника от Курбского все позабудут, станут разглядывать шальвары Кученей, приманчивовыставляющие ее длинные ноги, начнут мысленно облизываться на царево добро…