Какая ирония.

Какая невыносимая ирония.

Попытался бы я переубедить ее, если бы она сама мне призналась? Наверное, попытался бы. Упрашивал бы, умолял бы – все потому, что я ее хочу, что это настоящий голод, настолько сильный, что я сам в недоумении. Но…

«ЦЕРН – ее мечта», – укоряет меня внутренний голос. Ты знал это.

Она хочет туда, и я не могу… ее остановить.

Я бреду в кухню.

– Чего ты хочешь больше всего на свете, Жизель? – Пусть ответит «ЦЕРН», и тогда я, может быть, справлюсь с последствиями.

Воздух густеет, мы оба задыхаемся.

– Я и раньше принимала неверные решения, сейчас я не должна ошибиться…

Я напрягаю слух, чтобы расслышать ее слова.

– Чего ты хочешь?

У нее дрожат ресницы.

– Сама не знаю.

Знает. Она хочет не меня. Вот то, чего она не может выговорить.

Она трет глаза.

– Ты для меня все. Я никогда раньше ни к кому так не относилась. С того момента, когда я увидела тебя на телеэкране, я хотела тебя узнать, понять, какой ты. Ты – часть меня, судьба каким-то образом свела нас вместе в этом безумном мире. Мы связаны, это-то меня и… убивает. – Я слышу в ее голосе отчаяние, надлом, глубокую печаль.

Я закрываю глаза и тяжело дышу, мне нужно самообладание. Плечи опускаются, клоня меня вниз, и я плюхаюсь на табурет. Вся сосредоточенность на дыхании: вдох-выдох, вдох-выдох. Приказ сердцу: не частить. Постепенно ко мне возвращается спокойствие, это даже можно назвать покорностью, я чувствую, как она обволакивает мне кости, и из этого, как ни странно, рождается сила. Я методично тушу свои разгоревшиеся чувства. Сейчас я должен звучать весомо и убедительно. Я должен обойтись с ней так, как обошелся бы образцовый возлюбленный. Своими собственными шрамами и синяками я займусь после.

– Жизель, – начинаю я, и сам морщусь от своего неуверенного голоса. Как ни ободрано горло у меня самого, я не должен делиться с ней своими царапинами. – То, что есть у нас с тобой, – это что-то невероятное. У нас было… – Детка, ни с кем в жизни мне еще не было так хорошо. – Все было чудесно.

Она всхлипывает, но я велю себе не расслабляться и для этого крепко держусь обеими руками – сейчас они как якоря – за край кухонного стола.

– Сейчас у тебя появилась возможность отправиться в ЦЕРН. – Я боюсь сорваться и призываю себя не допускать этого, хотя бы пока она не уедет. – Жалко, что ты со мной не поговорила. Я бы хотел, чтобы ты мне доверяла, допускала к своим секретам. – Собственное дыхание рвет мне душу. – Я бы, наверное, взбесился, но раз это твоя мечта… – Нет, не могу договорить.

– Прости меня.

– Я… – Меня ждет отчаяние, я буду безутешной бегающей по футбольному полю развалиной. – Я справлюсь. За меня не тревожься. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Она горбится и беззвучно рыдает.

– Нет, Девон. Ты со мной порвешь.

От приступа душевной боли я перестаю дышать.

– Ты должна отправиться в ЦЕРН без всяких препятствий. Буду с тобой честен: для меня невыносимо сознавать, что я не увижу тебя неделю, месяц, не говоря о целом годе или годах. Когда поехал на выездной матч, не захотел остаться без тебя даже на одну ночь. Это плохо для нас обоих, если бы так продолжилось, я бы не выдержал. Поэтому нам вообще нельзя быть вместе. Я видел издалека, что это приближается, и все равно свалился в пропасть.

– Девон…

– Лети, пусть у тебя все сложится, начни сначала, ты об этом говорила. Побеждай, будь той умницей и красавицей, которую я люблю. – Эти слова отваливаются от меня кусками, я силюсь продолжить, пытаюсь выдавить из себя позитив, так необходимый ей для того, чтобы прожить без меня целую новую жизнь, но не могу придумать больше ни слова и боюсь, что у меня лопнут нервы. Все уже сказано, я хочу бежать без оглядки, хочу засветить кому-нибудь промеж глаз. Хочу… сам не знаю чего. Уползти куда подальше и надеяться, что завтра мне удастся подняться.

Она стоит слишком далеко от меня и беззвучно плачет. Каждая ее слезинка – как забитый мне в сердце гвоздь.

Она действительно от меня уезжает.

– Я люблю тебя, Девон. Люблю давно. Окончательно я поняла это в гараже, когда мы воевали с Синди. Слова вырвались тогда сами по себе, но это правда.

Да? Что, если любви недостаточно?

Для меня невыносимо сознавать, как далеко она будет от меня.

Ее больше не будет, не будет ее поцелуев, ее смеха.

Ее рыдания убивают меня. Я отбрасываю свой гнев, остается только мучительная тоска. Я со стоном тру себе лицо, смотрю на нее.

– Иди сюда, детка.

Она подходит, я встаю и привлекаю ее к себе, медленно заключаю в объятия, целую в макушку, вдыхаю такой любимый ванильный аромат, прижимаюсь щекой к ее волосам. Зря я не говорил ей, как чувствовал себя в последние дни, хотя это ничего не изменило бы. Важнее всего то, чего хочет она.

Закрыв глаза на свою боль и на первобытный инстинкт, подсказывающий, чтобы я попытался заставить ее передумать, – это было бы несправедливо, – я хрипло говорю то, что должен сказать:

– Я полюбил тебя тем первым вечером, в амбаре. Тот поцелуй был лучшим во всей моей жизни. Стоило мне на тебя взглянуть, и меня охватывал жар, это было сильнее меня. Ты – все, что мне нужно. Ты – само совершенство, ты в курсе?

И больше не моя.

В один прекрасный день она найдет кого-нибудь лучше меня. Возможно, кого-то в ЦЕРН. Эта мысль причиняет мне боль, режет, как острый нож, и я силюсь от нее отмахнуться.

– Все будет хорошо. Ты всего добьешься, – бормочу я и, стараясь ее успокоить, глажу ее по спине. – Ты пнешь там не одну серьезную задницу. Носи в волосах мои заколки.

Она комкает полу моей рубашки, губы у нее дрожат, на лице тревога.

– Я не вправе просить тебя ждать меня, я и не прошу, но для меня не существует никого, кроме тебя. Может, попробуем?

Я смотрю на нее, оба мы печалимся и мучаемся.

Довольствоваться кусками, когда она нужна мне вся? Когда каждый день без нее будет кромсать мое сердце, как бритвенное лезвие?

Нет.

Я беру в ладони ее лицо и нежно целую. Чувствую вкус соли и сожаления, поэтому роняю руки и тяжело вздыхаю. Мы разбредаемся, глядя друг на друга: ее синие глаза не отрываются от моих зеленых.

Прощай, детка.

– Милая, уже одиннадцать часов. Твой телефон все время пищит. Пора вставать. – Негромкий голос Миртл разгоняет мои сны.

– Я проснулась, – говорю я и морщусь, горло царапает от пролитых за три дня слез. На самом деле я бодрствую с пяти часов утра. Ночью я почти не смыкала глаз. Я свешиваю ноги с ее дивана – моего ночного ложа с пятницы, когда я съехала от Девона. Цепляясь за простыню, постеленную мне Миртл, я вспоминаю постель Девона, его уютное пуховое одеяло. Меня переполняют воспоминания о нем. От свежей порции горечи я сгибаюсь пополам, закрываю глаза, опять валюсь на диван и закрываю ладонями лицо.