Возвращаясь в салон, я смотрю себе под ноги. В голове сумбур. Мне срочно нужно в душ, срочно нужно накраситься, нужна приличная одежда, кроме его рубашки – на мне по-прежнему она. Нужно увидеться с ним. Вспоминается вечер пятницы: его гнев, его разочарование, его я люблю тебя.

– Почему ты плачешь? – спрашивает, бросаясь ко мне, мама.

Миртл, усевшаяся в кресло перед зеркалом, говорит:

– Залетела. Так я и знала.

Открывается дверь, входит он.

Вся моя жизнь. Здесь, передо мной.

Глаза расширены, лицо…

– Не плачь, детка, – звучит с такой знакомой хрипотцой.

Тело откликается раньше меня: я бросаюсь к нему. Он тоже бежит ко мне и заключает в объятия.

– Это я ему позвонила, – хвастает Елена. Она вытесняет всех остальных на улицу, и никто не сопротивляется, хоть и не скрывают, что не прочь бы остаться.

Он здесь. Прямо здесь.

Сердце бьется так, словно вот-вот проломит ребра и вырвется на волю. Я прижимаюсь лицом к его груди и вдыхаю его запах. Он гладит меня по голове, погружая пальцы в волосы, скользит губами по моему уху. Я цепляюсь за него с новой силой. Угораздило же меня дурить целых три дня! Сколько бы я ни выбирала, выбор раз за разом был бы в его пользу.

– Я не беременна, – сообщаю я угрюмо.

– Понятно. – Ответ излишне спокоен. Я не могу смотреть ему в глаза, разжимаю руки и скольжу вниз. Он слегка покачивает меня, как партнершу в танце или как младенца.

– Я хотела! – сознаюсь я, стараясь преодолеть разочарование. – Мысленно уже готовила детскую, мечтала, как буду помогать его умственному развитию, подбирала самые подходящие игрушки-погремушки, рисовала на стенах бабочек…

– Как мило… – хрипит он.

Я поднимаю на него глаза и вижу то, что сначала упустила. На нем футбольные штаны и белая майка футболиста, а волосы… Я невольно улыбаюсь. Никогда еще не видела его таким растрепанным. Он не сводит с меня взгляда – неуверенного, оценивающего. Как он осунулся! Не верится, что можно так сдать всего за три дня. Я глажу его по лицу, мне мало его видеть, хочется осязать.

– Ты сильно на меня злился?

Он тяжело вздыхает.

– Отвечу так: один дорожный коп теперь имеет пропуск на игры всего сезона.

– Ты сильно испугался?

Девон опускает веки, он тоже борется с волнением, кадык ходит вверх-вниз.

– Не за себя. С младенцем я справлюсь. Просто не хочу лишать тебя того, чего ты хочешь.

Наконец-то наши взгляды встречаются. О, Девон!

У меня в горле клокочут слезы, я судорожно глотаю, чтобы высказаться.

– Дев, моя мечта – это ты. Больше всего на свете я хочу тебя. Нас с тобой, детей, дом за городом. Никакой ЦЕРН с этим не сравнится. Может, мне туда еще захочется. Швейцария никуда не денется, а мое настоящее – это ты. Ты мой, я твоя. Однажды ты рассказал, чего я, по-твоему, хочу от жизни с тобой. Перечислил все подробности. – Закрыв глаза, я повторяю по памяти: «Ты и я, достойная, хорошая, драгоценная жизнь. Я хочу быть во всех твоих вселенных».

Собравшись с силами, я повторяю ему свою любимую цитату из Эйнштейна. Он смотрит на меня, внимательно слушает, впитывает своими прекрасными зелеными глазами все мое лицо, пьет меня, как нектар.

– Без тебя от меня осталась бы только тень, – шепчу я.

Он наклоняет голову и целует меня со всем вожделением, которого мы были лишены целых три дня.

– Ты уверена, Жизель? Я… – Он сбивается. – Эти дни без тебя я был в отчаянии, но я готов быть твоим, готов тебя отпустить, давай попробуем и посмотрим, что будет…

Я накрываю ему рот ладонью.

– С тех пор как Сьюзен сказала про ЦЕРН, я ходила больная. Только благодаря тесту на беременность я встряхнулась. Я так тебя люблю, Девон!

Он тяжело дышит, в глазах светится надежда. Он прижимается лбом к моему лбу.

– Ты будешь горда собой и мной, детка. Я сделаю тебя счастливой. Клянусь, у тебя будет все, что ты захочешь.

Он целует меня медленно и нежно.

– Ну, что, пойдем скажем им, что ты не беременна?

– Сам скажи. Я спрячусь в твоей машине.

Он издает стон.

– Твоя мать точно знает, что мы занимаемся сексом. Я не могу смотреть ей в глаза. Лучше ты ступай и скажи.

– Ладно. Ты сообщишь им, что я не лечу в ЦЕРН, я – что не беременна. Из-за ребенка они расстроятся, – говорю я, заранее грустя.

– Дети еще будут, – обещает он ласково после нового неспешного поцелуя. Похоже, эта мысль уже его завораживает. – Я люблю тебя, Жизель.

– Я твоя, Дев.

Нас обвивает толстая красная нить судьбы.

Мы идем к двери, держась за руки. Нас ждет новое будущее.

Несколько лет спустя

Я просыпаюсь и озираюсь. Ее нет рядом. Сначала я разочарован, потом смеюсь, глядя в потолок. Знаю я ее: либо спряталась, чтобы неожиданно выскочить и напугать, либо встала и работает.

Я принимаю душ в ванной нашего дома, который мы построили на ее ферме после женитьбы. Стоя под душем, я вспоминаю наше венчание: она в белом платье, на пальце аметистовое кольцо с бриллиантами, на шее бабушкино жемчужное ожерелье, я держу ее за руку; только что мы произнесли клятвы верности друг другу в церкви ее матери. Был чудесный апрельский день, у нее была уже наполовину готова диссертация, и мне не терпелось окончательно оформить наши отношения.

Мой отец был на свадьбе абсолютно трезвый. Через несколько месяцев после бегства из Нэшвилла он вернулся, посмотрел на нас с Жизель в моем пентхаусе и разрыдался. Думаю, увидел мое счастье, мое довольство, мою глубокую любовь к женщине, отвечающей мне тем же. Увидел, что я обладаю чем-то реальным, восхищением пополам с поклонением, уважением, преданностью. У него самого никогда ничего этого не было. Еще через пару месяцев он разрешил мне заплатить за его реабилитацию, а потом зажил здоровой жизнью в своем доме. Он сам себе голова и движется собственным путем. Он может снова оступиться, но вместе мы с этим справимся – я, Жизель, наша семья.

Заглянув в нашу просторную гардеробную, я не нахожу там жену в маске и качаю головой. «Удрала!» – бормочу я. Натянув костюм для бега с капюшоном, я бесшумно навещаю детскую, подкрадываюсь на цыпочках к Гэбриэлу Кеннеди, нашему годовалому сынишке. Он сосет большой палец. Я с ликующим сердцем поправляю на нем одеяльце.

Следующее помещение на моем пути – наша разноцветная кухня. Ее нет ни там, ни в гостиной, окна которой выходят на пологие холмы Дейзи. Я с волнением беру фотографии из ящика, мне не терпится показать их ей. Направляюсь трусцой в ее офис, бывший амбар.