Я кидаюсь прочь, под защиту огромного тигра. И вовремя – надорожку выходит высокий, плотный, очень загорелый мужчина лет пятидесяти. Унего такой горбатый, круто загнутый нос, словно его обладатель в прошлой жизнибыл птицей. «Птичий бог» мигом вспоминается мне. Да, загнал он меня, этот самыйбог… Натурально, в силки загнал!

Деваться мне некуда: шаг вправо, шаг влево – под ногойзахрустит листва и выдаст меня. Откуда я знаю, кто такой этот крепкий мужик вшортах и футболке? У него очень волосатые руки и ноги, что придает ему ужасносвирепый вид, выражение лица непреклонное, а на плече – грабли.

Боже мой! Да ведь это небось обычный садовник, наемныйрабочий у Жани, который подрядился содержать сад в порядке. Бедной вдовенекогда этим заниматься, к тому же на руках дитя малое…

Однако она могла бы найти себе и более рачительногоработника. Этот садовник трудится натурально спустя рукава. Вот бездельник!Возит граблями как попало, не сгребает листву, а разметает ее. И вдругнаклоняется, а когда выпрямляется, в руках у него…

Ну разумеется. Он нашел то, что я бросила. Он нашел туфелькуЛоры!

Грабли снова взлетели на плечо, туфелька исчезла под мышкой,садовник забыл о своих обязанностях и зашагал к дороге.

Садовник? Какой, к черту, садовник! Он нашел эту туфелькупотому, что искал ее. Он знал, что найдет ее здесь!

Может быть, это переодетый полицейский? Может быть, участиеЖани в убийстве Лоры уже установлено?

Тогда плохи дела у нее, у бедняжки…

Стоп. Есть же и другой вариант. Этот человек знал, чтонайдет здесь туфельку, именно потому, что она потерялась, когда он волок трупЛоры к машине. То есть не Жани убила ее, а неизвестный с ястребиным носом.

За что? Почему? Кто он такой?

Наверное, я никогда этого не узнаю, да и никакой детективныйзуд, если честно, меня сейчас не томит. Хочу одного: убраться из сада. Фигурызверей снова кажутся зловещими, а уж Зидан-то… Невозможно даже представить, чтоя только что держала его за руку, будто лучшего друга.

Я выжидаю, когда шум мотора стихнет, прокрадываюсь ккалитке, сто раз выглядываю и прячусь, пока не удостоверяюсь окончательно, чтопуть свободен. И уж тогда со всех ног мчусь домой.

Была сегодня на ипподроме. Там есть одна колонна. Ееназывают «серпентина», потому что она представляет собой трех свившихся воединозмей зеленой бронзы. Колонна эта в незапамятные времена была поставлена грекамииз Дельф в память победы при Платее. Барон Петр Николаевич Врангель, которыйпоказал ее нам с Максимом, рассказывал, что в конце прошлого века еще можнобыло прочесть на серпентине названия трехсот двадцати одного города,принимавшего участие в сражении. Те же самые называл и Плутарх. Странная судьбау этого памятника, слышавшего пророчества Пифии. Кто только не ополчался нанего: и крестоносцы, и Магомет II, разбивший палицей голову одной из змей(после чего, рассказывают, в Стамбуле вдруг появилось множествопресмыкающихся), и воры, раскрадывающие памятники искусства… А серпентина стоитна том же месте таинственным обломком – пережившая тысячелетия страдычеловечества, овеянная истекающим из нее мистическим знамением. Стоит, будтозагадочный, какую-то чудесную силу в себе таящий вселенский талисман.

После того, как барон показал нам серпентину, я частоприхожу сюда. Она действует на меня невероятно успокоительно. Воистину: всепустяки в сравнении с вечностью! И наши горести мимолетны и преходящи, они незаботят никого, кроме нас, и не значат ровно ничего ни для кого, кроме нас.

Все так, однако рядом с этим обломком вечности мне особенночетко вспоминаются наши пустяки . Но вспоминаются уже без надрыва, без боли,без муки. Когда стою, положив руку на перевитые бронзовые тела, ощущаю страннуюуверенность в том, что обстоятельства моей жизни должны непременно переменитьсяк лучшему. Близ древнего языческого памятника во мне пробуждается смиреннаяхристианская надежда на божественное милосердие. Говорят, что если господьвозлюбит какое-то из созданий своих, он даст ему изведать величайшее горе,чтобы потом вознаградить великим счастьем. Я хочу верить, что бог когда-нибудьразвеет кровавые тучи над Россией, как развеял их над моей судьбой.

Казалось бы, невозможно было отыскать человека, болеенесчастного, чем я, узнавшая о гибели брата. Однако если бы я не узнала осмерти Кости – внезапно, страшно! – если бы не погрузилась в бездну великогогоря, почти лишившись сознания, я никогда бы не встретила человека, рядом скоторым теперь счастлива так, что порою даже стыжусь этого счастья. Я никогдане встретила бы своего мужа. Ведь путь к нему указало мне письмо, которое ясмогла прочесть благодаря тому, что какая-то добрая женщина в Предварилкерешила смочить мой платок водой, приводя меня в чувство.

Непостижима связь событий. Непостижимо, как из мельчайшеймелочи вдруг возникает нечто грандиозное, судьбоносное, имеющее для насрешающее значение!

Я все же попытаюсь воскресить события того дня в своемдневнике. Может быть, когда-нибудь мои дети прочтут эти строки. Ну что же,пусть они узнают, как встретились их родители.

…Помню, я стояла в том незнакомом парадном, снова и сноваподнося к глазам руку с зажатым в ней судьбоносным письмом и вглядываясь вмутноватые химические строки, снова и снова перечитывая подпись.

Борисоглебский! Алексей Борисоглебский! Неужели передо мнойписьмо того самого полковника, который сидел в одной камере с моим братом и былубит незадолго до него? Он называет свою жену Асей, но ведь так домашние звалиАнастасию Николаевну Борисоглебскую, я сама слышала от ее тетушки. Вряд ли этосовпадение. Да, истинно: я держу в руках письмо Асиного мужа, полковникаАлексея Владимировича.

Но как оно попало ко мне? Непостижимо!

Однако так ли уж непостижимо в самом деле?

Я узнала бумагу: смятую, грязную, но еще сохранившуюпризнаки дорогой, плотной «александрийской». А теперь она еще и влажная.Вспоминаю, как мы с покойной Дуняшей выходили из моей квартиры, когда яотправлялась сопровождать Иринушку в больницу, и она сунула мне листок, накотором стояло только одно слово: «Вода» . Дуняша уверяла, что именно этотпустой листок отдала ей на улице незнакомая испуганная женщина, которую потомарестовали матросы. Но листок не был пустым: письмо было написаносимпатическими чернилами. Недаром Борисоглебский упоминает слово «Вода» иуточняет, что пишет любимым способом отца Аси.