— Послушайте… знаете, что это он ужасно метко сказал, —вскричал я, — наверно, это не он, а вы сказали ему?

— Почему же? Нет, это он.

— Ну, а если эта красавица обратит на него внимание,несмотря на то что он так ничтожен, стоит в углу и злится, потому что«маленький», и вдруг предпочтет его всей толпе окружающих ее обожателей, чтотогда? — спросил я вдруг с самым смелым и вызывающим видом. Сердце моезастучало.

— Тогда ты тут так и пропадешь перед нею, — рассмеяласьЛиза.

— Пропаду? — вскричал я. — Нет, я не пропаду. Кажется, непропаду. Если женщина станет поперек моей дороги, то она должна идти за мной.Мою дорогу не прерывают безнаказанно…

Лиза как-то говорила мне раз, мельком, вспоминая уже долгоспустя, что я произнес тогда эту фразу ужасно странно, серьезно и как бы вдругзадумавшись; но в то же время «так смешно, что не было возможности выдержать»;действительно, Анна Андреевна опять рассмеялась.

— Смейтесь, смейтесь надо мною! — воскликнул я в упоении,потому что весь этот разговор и направление его мне ужасно нравились, — от васмне это только удовольствие. Я люблю ваш смех, Анна Андреевна! У вас естьчерта: вы молчите и вдруг рассмеетесь, в один миг, так что за миг даже и неугадать по лицу. Я знал в Москве одну даму, отдаленно, я смотрел из угла: онабыла почти так же прекрасна собою, как вы, но она не умела так же смеяться, илицо ее, такое же привлекательное, как у вас, — теряло привлекательность; у васже ужасно привлекает… именно этою способностью… Я вам давно хотел высказать.

Когда я выговорил про даму, что «она была прекрасна собою,как вы», то я тут схитрил: я сделал вид, что у меня вырвалось нечаянно, так чтокак будто я и не заметил; я очень знал, что такая «вырвавшаяся» похвалаоценится выше женщиной, чем какой угодно вылощенный комплимент. И как нипокраснела Анна Андреевна, а я знал, что ей это приятно. Да и даму эту явыдумал: никакой я не знал в Москве; я только чтоб похвалить Анну Андреевну исделать ей удовольствие.

— Вправду можно подумать, — прелестно усмехнулась она, — чтовы в последние дни находились под влиянием какой-нибудь прекрасной женщины.

Я как будто летел куда-то… Мне даже хотелось бы имчто-нибудь открыть… но удержался.

— А кстати, как недавно еще вы выражались о КатеринеНиколавне совсем враждебно.

— Если я выражался как-нибудь дурно, — засверкал я глазами,— то виною тому была монстрюозная клевета на нее, что она — враг АндреюПетровичу; клевета и на него в том, что будто он любил ее, делал ей предложениеи подобные нелепости. Эта идея так же чудовищна, как и другая клевета на нееже, что она, будто бы еще при жизни мужа, обещала князю Сергею Петровичу выйтиза него, когда овдовеет, а потом не сдержала слова. Но я знаю из первых рук,что все это не так, а была лишь шутка. Я из первых рук знаю. Раз там, заграницей, в одну шутливую минуту, она действительно сказала князю: «можетбыть», в будущем; но что же это могло означать, кроме лишь легкого слова? Яслишком знаю, что князь, с своей стороны, никакой цены не может придаватьтакому обещанию, да и не намерен он вовсе, — прибавил я, спохватившись. — Унего, кажется, совсем другие идеи, — ввернул я хитро. — Давеча у него Нащокинговорил, что будто бы Катерина Николавна замуж выходит за барона Бьоринга: поверьте,что он перенес это известие как нельзя лучше, будьте уверены.

— У него был Нащокин? — вдруг, веско и как бы удивившись,спросила Анна Андреевна.

— О да; кажется, это из таких порядочных людей…

— И Нащокин говорил с ним об этой свадьбе с Бьорингом? —очень заинтересовалась вдруг Анна Андреевна.

— Не о свадьбе, а так, о возможности, как слух; он говорил,что в свете будто бы такой слух; что до меня, я уверен, что вздор.

Анна Андреевна подумала и наклонилась к своему шитью.

— Я князя Сергея Петровича люблю, — прибавил я вдруг сжаром. — У него есть свои недостатки, бесспорно, я вам говорил уже, именнонекоторая одноидейность… но и недостатки его свидетельствуют тоже о благороднойдуше, не правда ли? Мы с ним, например, сегодня чуть не поссорились за однуидею: его убеждение, что если говоришь о благородстве, то будь сам благороден,не то все, что ты скажешь, — ложь. Ну, логично ли это? А между тем это жесвидетельствует и о высоких требованиях чести в душе его, долга,справедливости, не правда ли?.. Ах, боже мой, который это час? — вдруг вскричаля, нечаянно взглянув на циферблат часов на камине.

— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянувна часы. Все время, пока я говорил о князе, она слушала меня потупившись, скакою-то хитренькою, но милою усмешкой: она знала, для чего я так хвалю его.Лиза слушала, наклонив голову над работой, и давно уже не ввязывалась вразговор.

Я вскочил как обожженный.

— Вы куда-нибудь опоздали?

— Да… нет… впрочем, опоздал, но я сейчас. Одно только слово,Анна Андреевна, — начал я в волнении, — я не могу не высказать вам сегодня! Яхочу вам признаться, что я уже несколько раз благословлял вашу доброту и туделикатность, с которою вы пригласили меня бывать у вас… На меня знакомство свами имело самое сильное впечатление. В вашей комнате я как бы очищаюсь душой ивыхожу от вас лучшим, чем я есть. Это верно. Когда я сижу с вами рядом, то нетолько не могу говорить о дурном, но и мыслей дурных иметь не могу; ониисчезают при вас, и, вспоминая мельком о чем-нибудь дурном подле вас, я тотчасже стыжусь этого дурного, робею и краснею в душе. И знаете, мне особенно былоприятно встретить у вас сегодня сестру мою… Это свидетельствует о таком вашемблагородстве… о таком прекрасном отношении… Одним словом, вы высказали что-тотакое братское, если уж позволите разбить этот лед, что я…

Пока я говорил, она подымалась с места и все более и болеекраснела; но вдруг как бы испугалась чего-то, какой-то черты, которую не надобы перескакивать, и быстро перебила меня:

— Поверьте, что я сумею оценить всем сердцем ваши чувства… Яих и без слов поняла… и уже давно…

Она приостановилась в смущении, пожимая мне руку. Вдруг Лизанезаметно дернула меня за рукав. Я простился и вышел; но в другой же комнатедогнала меня Лиза.

— Лиза, зачем ты меня дернула за рукав? — спросил я.

— Она — скверная, она хитрая, она не стоит… Она тебя держит,чтоб от тебя выведать, — быстрым злобным шепотом прошептала она. Никогда еще яне видывал у ней такого лица.

— Лиза, бог с тобой, она — такая прелестная девушка!

— Ну, так я — скверная.

— Что с тобой?

— Я очень дурная. Она, может быть, самая прелестная девушка,а я дурная. Довольно, оставь. Слушай: мама просит тебя о том, «чего самасказать не смеет», так и сказала. Голубчик Аркадий! перестань играть, милый,молю тебя… мама тоже…