— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие,но… это — только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как дурак, и хочувыиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета,на ура, как дурак, а теперь за каждый рубль дрожать буду… Не я буду, если невыиграю! Я не пристрастился; это не главное, это только мимолетное, уверяютебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогдаваш нераздельно, и маме скажи, что не выйду от вас…

— Эти триста рублей давеча чего тебе стоили!

— Почему ты знаешь? — вздрогнул я.

— Дарья Онисимовна давеча все слышала…

Но в эту минуту Лиза вдруг толкнула меня за портьеру, и мыоба очутились за занавесью, в так называемом «фонаре», то есть в круглоймаленькой комнатке из окон. Не успел я опомниться, как услышал знакомый голос,звон шпор и угадал знакомую походку.

— Князь Сережа, — прошептал я.

— Он, — прошептала она.

— Чего ты так испугалась?

— Так; я ни за что не хочу, чтоб он меня встретил…

— Tiens,[55] да уж не волочится ли он за тобой? — усмехнулсяя, — я б ему тогда задал. Куда ты?

— Выйдем; я с тобой.

— Ты разве уж там простилась?

— Простилась; моя шубка в передней…

Мы вышли; на лестнице меня поразила одна идея:

— Знаешь, Лиза, он, может быть, приехал сделать ейпредложение!

— Н-нет… он не сделает предложения… — твердо и медленнопроговорила она тихим голосом.

— Ты не знаешь, Лиза, я хоть с ним давеча и поссорился, —если уж тебе пересказывали, — но, ей-богу, я люблю его искренно и желаю ему тутудачи. Мы давеча помирились. Когда мы счастливы, мы так добры… Видишь, в неммного прекрасных наклонностей… и гуманность есть… Зачатки по крайней мере… а утакой твердой и умной девушки в руках, как Версилова, он совсем бы выровнялся истал бы счастлив. Жаль, что некогда… да проедем вместе немного, я бы тебесообщил кое-что…

— Нет, поезжай, мне не туда. Обедать придешь?

— Приду, приду, как обещал. Слушай, Лиза: один поганец —одним словом, одно мерзейшее существо, ну, Стебельков, если знаешь, имеет наего дела страшное влияние… векселя… ну, одним словом, держит его в руках и дотого его припер, а тот до того унизился, что уж другого исхода, как впредложении Анне Андреевне, оба не видят. Ее по-настоящему надо быпредупредить; впрочем, вздор, она и сама поправит потом все дела. А что,откажет она ему, как ты думаешь?

— Прощай, некогда, — оборвала Лиза, и в мимолетном взглядеее я увидал вдруг столько ненависти, что тут же вскрикнул в испуге:

— Лиза, милая, за что ты?

— Я не на тебя; не играй только…

— Ах, ты про игру, не буду.

— Ты сейчас сказал: «когда мы в счастье», так ты оченьсчастлив?

— Ужасно, Лиза, ужасно! Боже мой, да уж три часа, больше!..Прощай, Лизок. Лизочка, милая, скажи: разве можно заставлять женщину ждатьсебя? Позволительно это?

— Это при свидании, что ли? — чуть-чуть улыбнулась Лизакакою-то мертвенькою, дрожащею улыбкой.

— Дай свою ручку на счастье.

— На счастье? Мою руку? Ни за что не дам!

И она быстро удалилась. И главное, так серьезно вскрикнула.Я бросился в мои сани.

Да, да, это-то «счастье» и было тогда главною причиною, чтоя, как слепой крот, ничего, кроме себя, не понимал и не видел!

Теперь я боюсь и рассказывать. Все это было давно; но всеэто и теперь для меня как мираж. Как могла бы такая женщина назначить свиданиетакому гнусному тогдашнему мальчишке, каким был я? — вот что было с первоговзгляда! Когда я, оставив Лизу, помчался и у меня застучало сердце, я прямоподумал, что я сошел с ума: идея о назначенном свидании показалась мне вдругтакою яркою нелепостью, что не было возможности верить. И что же, я совсем несомневался; даже так: чем ярче казалась нелепость, тем пуще я верил.

То, что пробило уже три часа, меня беспокоило: «Если мнедано свидание, то как же я опаздываю на свидание», — думал я. Мелькали тожеглупые вопросы, вроде таких: «Что мне теперь лучше, смелость или робость?». Новсе это только мелькало, потому что в сердце было главное, и такое, что яопределить не мог. Накануне сказано было так: «Завтра я в три часа буду уТатьяны Павловны» — вот и все. Но, во-первых, я и у ней, в ее комнате, всегдабыл принят наедине, и она могла сказать мне все что угодно, и не переселяясь кТатьяне Павловне; стало быть, зачем же назначать другое место у ТатьяныПавловны? И опять вопрос: Татьяна Павловна будет дома или не дома? Если это —свидание, то, значит, Татьяны Павловны не будет дома. А как этого достигнуть,не объяснив всего заранее Татьяне Павловне? Значит, и Татьяна Павловна в секрете?Эта мысль казалась мне дикою и как-то нецеломудренною, почти грубою.

И, наконец, она просто-запросто могла захотеть побывать уТатьяны Павловны и сообщила мне вчера безо всякой цели, а я навообразил. Да исказано было так мельком, небрежно, спокойно и после весьма скучного сеанса,потому что во все время, как я у ней был вчера, я почему-то был как сбитый столку: сидел, мямлил и не знал, что сказать, злился и робел ужасно, а онакуда-то собиралась, как вышло после, и видимо была рада, когда я стал уходить.Все эти рассуждения толпились в моей голове. Я решил наконец, что войду,позвоню, отворит кухарка, и я спрошу: «Дома Татьяна Павловна?» Коли нет дома,значит «свидание». Но я не сомневался, не сомневался!

Я взбежал на лестницу и — на лестнице, перед дверью, весьмой страх пропал. «Ну пускай, — думал я, — поскорей бы только!» Кухаркаотворила и с гнусной своей флегмой прогнусила, что Татьяны Павловны нет. «А нетли другого кого, не ждет ли кто Татьяну Павловну?» — хотел было я спросить, ноне спросил: «лучше сам увижу», и, пробормотав кухарке, что я подожду, сбросилшубу и отворил дверь…

Катерина Николавна сидела у окна и «дожидалась ТатьянуПавловну».

— Ее нет? — вдруг спросила она меня как бы с заботой идосадой, только что меня увидала. И голос и лицо до того не соответствовалимоим ожиданиям, что я так и завяз на пороге.

— Кого нет? — пробормотал я.

— Татьяны Павловны! Ведь я же вас просила вчера передать,что буду у ней в три часа?

— Я… я и не видал ее вовсе.

— Вы забыли?

Я сел как убитый. Так вот что оказывалось! И, главное, всебыло так ясно, как дважды два, а я — я все еще упорно верил.