Он с своим прошедшим говорит,

А на небе вечер догорающий

И горит, и не горит…

Он думал, что ребенку про лебедя будет слушать интересней,чем про призраков, с которыми увидеться нельзя, или про розы белые и красные.Но Оле про лебедя слушать было скучно, она хотела слушать Маяковского:

Крошка-сын к отцу пришел,

И спросила кроха:

«Что такое хорошо

И что такое – плохо?»

Или, на худой конец, Пушкина – «Сказку о попе и работникеего Балде»:

Бедный поп

Подставил лоб:

От первого щелчка

Прыгнул поп до потолка;

Со второго щелчка

Лишился поп языка,

А с третьего щелчка —

Вышибло ум у старика…

Вот так они и бубнили – каждый свое… А Саша ругала дочку,что она пичкает себя всякой ерундой, читает не то, песенки поет не те… Ну чтож, другое время – другие песни! Не ругать ее надо было, а жалеть, помогатьсвоей любовью прозреть истину житейскую. И сейчас нужно не с криком ипроклятьями бросаться на ошалелую толпу, а остановить их добрым словом,рассказать…

Ну да, в том-то и дело – нужно рассказать. Они ведь ничегоне знают. Кладбище было закрыто почти десять лет назад, когда им, молодым ещепарням и девушкам, было всего лишь по десять-двенадцать лет. Их родственников,умерших с тех пор, хоронили уже на Бугровском, верстах в двух отсюда, наокраине Энска. И если им никто не рассказывал про Ивана Кулибина, великогорусского самоучку, похороненного здесь, и про печальную романтическую историюкрасавицы Елизаветы Румянцевой, и про страшную смерть чоновцев, и про ТамарочкуСалтыкову, погибшую из-за своей любви, и про великолепного артиста ЯковаГрачевского, который был гордостью Энска, и про… и про всех остальных, такоткуда же они могут знать, что совершают святотатство? Они ведь по-прежнемуубеждены, что колокола с церквей нужно срывать, а в сами храмы засыпать нахранение зерно, елку нужно украшать «маленькими виселицами с висящими на нихфигурками классовых врагов», а страны под названием Россия больше нет, естьтолько Советский Союз.

Бедные Иваны, не помнящие родства! Бедные Иванушки-дурачки!И нет никого, кто остановил бы их в этом ошалелом, бездумном, разрушительномбеге по жизни. Нет никого, кто сказал бы, что…

Раздался оглушительный грохот – свалился участок забора отворот и еще метров на двадцать. Ворота остались неколебимы, а в ограде открылсяпросторный проем. Молодые ринулись – прямо по доскам, ринулись – с ломами икирками наперевес. Ринулись – словно в атаку.

– Даешь! – орали наперебой, лихо сбивая кресты, сворачиваямогильные плиты.

Александра стояла, вытянув руки, пыталась что-то сказать, ноне могла. Парни метались по кладбищу, как безумный скот, вырвавшийся на волю.Девушки, сцепившись руками, пытались сдержать напор собравшейся на защитукладбища толпы женщин, не пустить в пролом. Со всех сторон к ним на подмогубежали милиционеры. Слышалось уже и лошадиное ржание – конная милиция прибыла!Того и гляди, солдат пригонят, стрелять станут!

Александра растерянно оглянулась. Кому говорить то, о чемона хотела сказать? К кому взывать о милосердии, о памяти? Ее никто и неуслышит. Они ее и не видят. Они обуреваемы кошмарной жаждой разрушения! Они ужене только сбивают кресты и памятники, они пытаются долбить ломами промороженнуюземлю могильных холмиков!

Боже мой!

Александра схватилась за горло. Они уже около восточнойстены церкви. Они… Что это?! Брызнули в разные стороны черные мраморные брызги:разлетелась осколками плита на могиле Якова Грачевского.

А рядом-то, а рядом…

Она полетела по дорожке, как птица, вцепилась в широкуюспину какого-то парня, уже занесшего лом над крестом с надписью «Вечнолюбимому», оттащила его с силой, прежде в себе незнаемой. Парень знайбеспомощно перебирал ногами, не в силах сообразить, кто влачит его прочь отмогилы, а главное, почему: ведь он так старался!

Александра отпустила его только потому, что запнулась окакой-то поваленный крест и чуть не упала. Парень обернулся, грозно занеся лом– да так и ахнул:

– Тетка, ты что, одурела? А ну, мотай отсюда!

– Сам мотай, пока жив, сучий потрох, змеиный выползень! –вызверилась Александра так яростно, что рот обожгло этой яростью, этимисловами, которые рвались изо рта, словно яд, капающий со змеиного языка. –Разбойник, как у тебя рука поднялась с мертвыми воевать! Не боишься, что ночьюпридут они к тебе, задавят во сне? Кричать будешь криком беззвучным,беспомощным, страшным – никто не услышит, не спасет!

Но ни слова ее, ни злоба ее, увы, не жалили до смерти.

– Да ладно тебе, кликуша, дура старая, – не столь уж исердито отмахнулся парень. – Пошла вон, пока я добрый, а то как дам в лоб, таки вышибу мозги.

Александра рванулась вперед так стремительно, что и сама незаметила своего движения. Вцепилась в лом – парень и моргнуть не успел, как ломоказался в ее руках. Тяжелый был, едва не выпал, но она успела перехватитьпоудобнее, занесла грозно:

– Нет уж, сам пошел вон! А то лоб проломлю, не успеешьахнуть!

Парень попятился.

Александра, бросая косые взгляды то через плечо (неподкрадывается ли кто, не схватит ли сзади?), то на обезоруженного противника,отступила к могиле Игоря Вознесенского и стала, прислоняясь к кресту,по-прежнему держа лом наперевес.

– Колька! – тоскливо взвыл парень. – Милицию зови! Туткакая-то баба сумасшедшая хулиганит!

Из толпы мечущихся по кладбищу фигур возник Колька Монахин.

Вытаращил глаза – узнал:

– Александра Константиновна!

И замер, словно в горле у него пересохло.

– Вы что? Вы зачем? Идите отсюда, я вас прошу! Идите, вы же…– совсем сбился на хрип. – Вы же себя погубите!

– Милицию надо! – азартно подзуживал первый парень. – Чтобсняли ее с одного выстрела!

– Ополоумел, Пашка? – покосился на него Монахин. – А ну,беги быстро, позови Аксакову с четвертого курса истфака. Слышишь? Бегом!

Пашка исчез.

Александру шатнуло, она покрепче оперлась плечом о крест.Это Игорь ее поддержал…