Иногда мы спускались по склону горы в Монтре. От самого домавела вниз тропинка, но она была очень крутая, и обычно мы предпочиталиспускаться по дороге и шли широкой, отверделой от мороза дорогой между полями,а потом между каменными оградами виноградников и еще ниже между домикамилежащих у дороги деревень. Деревень было три: Шернэ, Фонтаниван и еще одна,забыл какая. Потом все той же дорогой мы проходили мимо старого, крепко сбитогокаменного chateau на выступе горы, среди расположенных террасами виноградников,где каждая лоза была подвязана к тычку, и все лозы были сухие и бурые, и земля ожидаласнега, а внизу, в глубине, лежало озеро, гладкое и серое, как сталь. От chateauдорога шла вниз довольно отлого, а потом сворачивала вправо, и дальше былвымощенный булыжником очень крутой спуск прямо к Монтре.

У нас не было никого знакомых в Монтре. Мы шли по берегуозера и видели лебедей, и бесчисленных чаек, и буревестников, которые взлетали,как только подойдешь поближе, и жалобно кричали, глядя вниз, на воду. Поодальот берега плыли стаи гагар, маленьких и темных, оставляя за собой след на воде.Придя в город, мы пошли по главной улице и рассматривали витрины магазинов. Тамбыло много больших отелей, теперь закрытых, но магазины почти все были открыты,и нам везде были очень рады. Была очень хорошая парикмахерская, и Кэтрин зашлатуда причесаться. Хозяйка парикмахерской встретила ее очень приветливо, этобыла наша единственная знакомая в Монтре. Пока Кэтрин причесывалась, я сидел впивном погребке и пил темное мюнхенское пиво и читал газеты. Я читал «Корьеределла сера» и английские и американские газеты из Парижа. Все объявления былизамазаны типографской краской, вероятно, чтобы нельзя было использовать их длясношений с неприятелем. Это было невеселое чтение. Дела везде обстоялиневесело. Я сидел в уголке с большой кружкой темного пива и вскрытым бумажнымпакетом pretzeis [род печенья (нем.)] и ел pretzeis, потому что мне нравился ихсолоноватый привкус и то, каким вкусным от них становилось пиво, и читал оразгроме. Я думал, что Кэтрин зайдет за мной, но она не заходила, и я положилгазеты на место, заплатил за пиво и пошел искать ее. День был холодный, исумрачный, и зимний, и камень стен казался холодным. Кэтрин все еще была впарикмахерской. Хозяйка завивала ей волосы. Я сидел в кабинетике и смотрел. Этоменя волновало, и Кэтрин улыбалась и разговаривала со мной, и голос у меня былнемного хриплый от волнения. Щипцы приятно позвякивали, и я видел волосы Кэтринв трех зеркалах, и в кабинетике было тепло и приятно. Потом хозяйка уложилаКэтрин волосы, и Кэтрин посмотрела в зеркало и немножко изменила прическу,вынимая и вкалывая шпильки; потом встала.

— Мне прямо совестно, что я так долго.

— Monsieur было очень интересно. Разве нет, monsieur? —улыбнулась хозяйка.

— Да, — сказал я.

Мы вышли и пошли по улице. Было холодно и сумрачно, и дулветер.

— Ты даже не знаешь, как я тебя люблю, — сказал я.

— Ведь, правда, нам теперь очень хорошо? — сказала Кэтрин. —Знаешь что? Давай зайдем куда-нибудь и вместо чая выпьем пива. Для маленькойКэтрин пиво очень полезно. Оно не даст ей слишком сильно расти.

— Маленькая Кэтрин, — сказал я. — Вот лентяйка!

— Она умница, — сказала Кэтрин. — Она себя очень хорошоведет. Доктор говорит, что мне полезно пиво и что оно ей не даст слишком сильнорасти.

— Ты правда не давай ей расти, и если она будет мальчик, онсможет стать жокеем.

— Пожалуй, если уж родится ребенок, надо будет нам в самомделе пожениться, — сказала Кэтрин. Мы сидели в пивной за столиком в углу. Наулице уже темнело. Было рано, но день был сумрачный, и вечер рано наступил.

— Давай поженимся теперь, — сказал я.

— Нет, — сказала Кэтрин. — Теперь неудобно. Уже слишкомзаметно. Не пойду я такая в мэрию.

— Жаль, что мы раньше не поженились.

— Пожалуй, так было бы лучше. Но когда же мы могли, милый?

— Не знаю.

— А я знаю только одно. Не пойду я в мэрию такой почтеннойматроной.

— Какая же ты матрона?

— Самая настоящая, милый. Парикмахерша спрашивала, первый лиэто у нас. Я ей сказала, что у нас уже есть два мальчика и две девочки.

— Когда же мы поженимся?

— Как только я опять похудею. Я хочу, чтобы у нас былавеликолепная свадьба и чтоб все думали: какая красивая пара.

— Но тебя это не огорчает?

— А отчего же мне огорчаться, милый? У меня толькоединственный раз было скверно на душе, это в Милане, когда я почувствовала себядевкой, и то через пять минут все прошло, и потом тут больше всего былавиновата комната. Разве я плохая жена?

— Ты чудная жена.

— Вот и не думай о формальностях, милый. Как только я опятьпохудею, мы поженимся.

— Хорошо.

— Как ты думаешь, выпить мне еще пива? Доктор сказал, что уменя таз узковат, так что лучше не давать маленькой Кэтрин очень расти.

— Что он еще сказал? — я встревожился.

— Ничего. У меня замечательное кровяное давление, милый. Онв восторге от моего кровяного давления.

— А что еще он сказал насчет узкого таза?

— Ничего. Совсем ничего. Он сказал, что мне нельзя ходить налыжах.

— Правильно.

— Он сказал, что теперь уже поздно начинать, если я до сихпор не ходила. Он сказал, что ходить бы на лыжах можно, только падать нельзя.

— Он шутник, твой доктор.

— Нет, в самом деле, он очень славный. Мы его позовем, когдапридет время родиться маленькому.

— Ты его не спрашивала, пожениться ли нам?

— Нет. Я ему сказала, что мы женаты четыре года. Видишь ли,милый, если я выйду за тебя, я стану американкой, а по американским законам,когда б мы ни поженились, — ребенок считается законным.

— Где ты это вычитала?

— В нью-йоркском «Уорлд алманак» в библиотеке.

— Ты просто прелесть.

— Я очень рада, что буду американкой. И мы поедем в Америку,правда, милый? Я хочу посмотреть Ниагарский водопад.

— Ты прелесть.

— Я еще что-то хотела посмотреть, только я забыла что.

— Бойни?

— Нет. Я забыла.

— Небоскреб Вулворта?

— Нет.

— Большой Каньон?

— Нет. Но и это тоже.