— Что же тогда?

— Золотые ворота! Вот что я хотела посмотреть. Где этоЗолотые ворота?

— В Сан-Франциско.

— Ну, так поедем туда. И вообще я хочу посмотретьСан-Франциско.

— Отлично. Туда мы и поедем.

— А теперь давай поедем на вершину горы. Хорошо?

— В пять с минутами есть поезд.

— Вот на нем и поедем.

— Ладно. Я только выпью еще пива.

Когда мы вышли, и пошли по улице, и стали подниматься полестнице к станции, было очень холодно. Холодный ветер дул из Ронской долины. Ввитринах магазинов горели огни, и мы поднялись по крутой каменной лестнице наверхнюю улицу и потом по другой лестнице к станции. Там уже стоял электрическийпоезд, весь освещенный. На большом циферблате было обозначено время отхода.Стрелки показывали десять минут шестого. Я посмотрел на станционные часы. Былопять минут шестого. Когда мы садились в вагон, я видел, как вагоновожатый икондуктор вышли из буфета. Мы уселись и открыли окно. Вагон отапливалсяэлектричеством, и в нем было душно, но в окно входил свежий холодный воздух.

— Ты устала, Кэт? — спросил я.

— Нет. Я себя великолепно чувствую.

— Нам недолго ехать.

— Я с удовольствием проедусь, — сказала она. — Не тревожьсяобо мне, милый. Я себя чувствую прекрасно.

* * *

Снег выпал только за три дня до рождества. Как-то утром мыпроснулись, и шел снег. В печке гудел огонь, а мы лежали в постели и смотрели,как сыплет снег. Madame Гуттинген убрала посуду после завтрака и подбросила впечку дров. Это была настоящая снежная буря. Madame Гуттинген сказала, что онаначалась около полуночи. Я подошел к окну и посмотрел, но ничего не могразглядеть дальше дороги. Дуло и мело со всех сторон. Я снова лег в постель, имы лежали и разговаривали.

— Хорошо бы походить на лыжах, — сказала Кэтрин. — Такаядосада, что мне нельзя на лыжах.

— Мы достанем санки и съедем по дороге вниз. Это для тебя неопаснее, чем в автомобиле.

— А трясти не будет?

— Можно попробовать.

— Хорошо бы, не трясло.

— Немного погодя можно будет выйти погулять по снегу.

— Перед обедом, — сказала Кэтрин, — для аппетита.

— Я и так всегда голоден.

— И я тоже.

Мы вышли в метель. Повсюду намело сугробы, так что нельзябыло уйти далеко. Я пошел вперед, протаптывая дорожку, но пока мы добрались достанции, нам пришлось довольно долго идти. Мело так, что невозможно былораскрыть глаза, и мы вошли в маленький кабачок у станции и, метелкой стряхнувдруг с друга снег, сели на скамью и спросили вермуту.

— Сегодня сильная буря, — сказала кельнерша.

— Да.

— Снег поздно выпал в этом году.

— Да.

— Что, если я съем плитку шоколада? — спросила Кэтрин. — Илиуже скоро завтрак? Я всегда голодна.

— Можешь съесть одну, — сказал я.

— Я возьму с орехами, — сказала Кэтрин.

— С орехами очень вкусный, — сказала девушка. — Я большевсего люблю с орехами.

— Я выпью еще вермуту, — сказал я.

Когда мы вышли, чтоб идти домой, нашу дорожку уже занеслоснегом. Только едва заметные углубления остались там, где раньше были следы.Мело прямо в лицо, так что нельзя было раскрыть глаза. Мы почистились и пошлизавтракать. Завтрак подавал monsieur Гуттинген.

— Завтра можно будет пойти на лыжах, — сказал он. — Выходите на лыжах, мистер Генри?

— Нет. Но я хочу научиться.

— Вы научитесь очень легко. Мой сын приезжает на рождество,он вас научит.

— Чудесно. Когда он должен приехать?

— Завтра вечером.

Когда после обеда мы сидели у печки в маленькой комнате исмотрели в окно, как валит снег, Кэтрин сказала:

— Что, если тебе уехать куда-нибудь одному, милый, побытьсреди мужчин, походить на лыжах?

— Зачем мне это?

— Неужели тебе никогда не хочется повидать других людей?

— А тебе хочется повидать других людей?

— Нет.

— И мне нет.

— Я знаю. Но ты другое дело. Я жду ребенка, и поэтому мнеприятно ничего не делать. Я знаю, что я стала ужасно глупая и слишком многоболтаю, и мне кажется, лучше тебе уехать, а то я тебе надоем.

— Ты хочешь, чтоб я уехал?

— Нет, я хочу, чтоб ты был со мной.

— Ну, так я и не поеду никуда.

— Иди сюда, — сказала она. — Я хочу пощупать шишку у тебя наголове. Большая все-таки шишка. — Она провела по ней пальцами. — Милый, почемубы тебе не отпустить бороду?

— Тебе хочется?

— Просто так, для забавы. Мне хочется посмотреть, какой ты сбородой.

— Ладно. Отпущу бороду. Сейчас же, сию минуту начнуотпускать. Это идея. Теперь у меня будет занятие.

— Ты огорчен, что у тебя нет никакого занятия?

— Нет. Я очень доволен. Мне очень хорошо. А тебе?

— Мне чудесно. Но я все боюсь, может быть, теперь, когда ятакая, тебе скучно со мной?

— Ох, Кэт! Ты даже не представляешь себе, как сильно я тебялюблю.

— Даже теперь?

— И теперь и всегда. И я вполне счастлив. Разве нам нехорошо тут?

— Очень хорошо, но мне все кажется, что ты какой-тонеспокойный.

— Нет. Я иногда вспоминаю фронт и разных людей, но это нетревожит меня. Я ни о чем долго не думаю.

— Кого ты вспоминаешь?

— Ринальди, и священника, и еще всяких людей. Но долго я оних не думаю. Я не хочу думать о войне. Я покончил с ней.

— О чем ты сейчас думаешь?

— Ни о чем.

— Нет, ты думал о чем-то. Скажи.

— Я думал, правда ли, что у Ринальди сифилис.

— И все?

— Да.

— А у него сифилис?

— Не знаю.

— Я рада, что у тебя нет. У тебя ничего такого не было?

— У меня был триппер.