— Я не хочу об этом слышать. Тебе очень больно было, милый?

— Очень.

— Я б хотела, чтоб у меня тоже был.

— Не выдумывай.

— Нет, правда. Я б хотела, чтобы у меня все было, как утебя. Я б хотела знать всех женщин, которых ты знал, чтоб потом высмеивать ихперед тобой.

— Вот это красиво.

— А что у тебя был триппер, красиво?

— Нет. Смотри, как снег идет.

— Я лучше буду смотреть на тебя. Милый, что, если б тыотпустил волосы?

— То есть как?

— Ну, немножко подлиннее.

— Они и так длинные.

— Нет, отпусти их немного длиннее, а я остригусь, и мы будемсовсем одинаковые, только один светлый, а другой темный.

— Я не хочу, чтоб ты остриглась.

— А это, может быть, забавно. Мне надоели волосы. Ночью впостели они ужасно мешают.

— Мне нравится так.

— А с короткими бы тебе не понравилось?

— Может быть. Мне нравится, как сейчас.

— Может быть, с короткими лучше. И мы были бы обаодинаковые. Милый, я так тебя люблю, что хочу быть тобой.

— Это так и есть. Мы с тобой одно.

— Я знаю. По ночам.

— Ночью все замечательно.

— Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а гдея. Я не хочу, чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай.Но только возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда я не стобой.

— Я никогда не уеду, — сказал я, — я ни на что не гожусь,когда тебя нет. У меня нет никакой жизни.

— Я хочу, чтобы у тебя была жизнь. Я хочу, чтобы у тебя былаочень хорошая жизнь. Но это будет наша общая жизнь, правда?

— Ну как, перестать мне отпускать бороду или пусть растет?

— Пусть растет. Отпускай. Это так интересно. Может быть, онавырастет к Новому году.

— Хочешь, сыграем в шахматы?

— Лучше в другую игру.

— Нет. Давай в шахматы.

— А потом в другую?

— Да.

— Ну, хорошо.

Я достал шахматную доску и расставил фигуры. За окномпо-прежнему валил снег.

* * *

Как-то раз я среди ночи проснулся и почувствовал, что Кэтринтоже не спит. Луна светила в окно, и на постель падали тени от оконногопереплета.

— Ты не спишь, дорогой?

— Нет. А ты не можешь заснуть?

— Я только что проснулась и думаю о том, какая я быласумасшедшая, когда мы встретились. Помнишь?

— Ты была чуть-чуть сумасшедшая.

— Теперь со мной никогда такого не бывает. Теперь у меня всезамечательно. Ты так чудно говоришь это слово. Скажи «замечательно».

— Замечательно.

— Ты милый. И я теперь уже не сумасшедшая.

Я только очень, очень, очень счастлива.

— Ну спи, — сказал я.

— Ладно. Давай заснем оба сразу.

— Ладно.

Но мы не заснули сразу. Я еще довольно долго лежал, думая оразных вещах и глядя на спящую Кэтрин и на лунные блики у нее на лице. Потом ятоже заснул.

К середине января я уже отрастил бороду, и установилисьнаконец по-зимнему холодные, яркие дни и холодные, суровые ночи. Снова можнобыло ходить по дорогам. Снег стал твердый и гладкий, укатанный полозьями санейи бревнами, которые волокли с горы вниз. Снег лежал повсюду кругом, почти до самогоМонтре. Горы по ту сторону озера были совсем белые, и долина Роны скрылась подснегом. Мы совершали длинные прогулки по другому склону горы до Бэн-де-л`Альяз.Кэтрин надевала подбитые гвоздями башмаки и плащ и брала с собой палку с острымстальным наконечником. Под плащом ее полнота не была заметна, и мы шли неслишком быстро, и останавливались, и садились отдыхать на бревнах у дороги,когда она уставала.

В Бэн-де-л`Альяз был кабачок под деревьями, куда заходиливыпить лесорубы, и мы сидели там, греясь у печки, и пили горячее красное вино спряностями и лимоном. Его называют Gluhwein, и это прекрасная вещь, когда нужносогреться или выпить за чье-нибудь здоровье. В кабачке было темно и дымно, ипотом, когда мы выходили, холодный воздух обжигал легкие и кончик носа придыхании немел. Мы оглядывались на кабачок, где во всех окнах горел свет, и увхода лошади лесорубов били копытами, чтоб согреться, и мотали головой. Волоскина их мордах были покрыты инеем, и пар от их дыхания застывал в воздухе. Наобратном пути дорога была гладкая и скользкая, и лед был оранжевый от лошадиноймочи до самого поворота, где тропа, по которой волокли бревна, уходила всторону. Дальше дорога была покрыта плотно укатанным снегом и вела через лес, идва раза, возвращаясь вечером домой, мы видели лисицу.

Это был славный край, и когда мы выходили гулять, нам всегдабыло очень весело.

— У тебя замечательная борода, — сказала Кэтрин. — Совсемкак у лесорубов. Ты видел того, в золотых сережках?

— Это охотник на горных козлов, — сказал я. — Они носятсерьги, потому что это будто бы обостряет слух.

— Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтобвсякий знал, что они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?

— Да, за Дан-де-Жаман.

— Как забавно, что мы видели лисицу.

— А лисица, когда спит, обертывает свой хвост вокруг тела, ией тепло.

— Вот, должно быть, приятно.

— Мне всегда хотелось иметь такой хвост. Что, если б у насбыли хвосты, как у лисиц?

— А как же тогда одеваться?

— Можно заказывать специальные костюмы или уехать в такуюстрану, где это не имеет значения.

— Мы и сейчас в такой стране, где ничто не имеет значения.Разве не замечательно, что мы живем тут и никого не видим? Ты ведь не хочешьникого видеть, правда, милый?

— Да.

— Давай посидим минутку. Я немножко устала.

Мы сидели на бревне совсем рядом. Впереди дорога уходила влес.

— Она не будет мешать нам, малышка? Как ты думаешь?

— Нет. Мы ей не позволим.

— Как у нас с деньгами?