Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ошибся старик Антипов, обманулся. Не захотела и Наталья жить с ним, умчалась. И хватает еще совести у нее писать, что, дескать, все хорошо, что довольна она...
* * *
Единственной радостью, отдушиной в одинокой и, казалось, бессмысленной теперь жизни старика Антипова был Жулик. Ласковый, преданный до самозабвения и все-все понимающий пес. Кто из людей, с тех пор как собака стала другом человека, хоть однажды не пожалел, что она не умеет разговаривать, не умеет помочь советом?.. Но, пожалуй, лишь тот, кто пережил настоящее одиночество, большую тоску, до конца понимает это. Понимал и старик Антипов. Может быть, больше других, потому что его одиночество не было обязательным, неизбежным, он не готовился к нему, надеясь, что доживет свой век в счастливом и многолюдном окружении семьи...
Он почти никогда не расставался теперь с Жуликом. Брал его с собой в магазин, на почту, когда ходил получать пенсию (не захотел, чтобы пенсию приносили домой), вместе они ковырялись во дворе, делали что-то в сарае. Впрочем, дел-то у них не было.
С работы в насосной пришлось уйти. Не по желанию или по настоянию начальства, вовсе нет. А после того, как по вине одного старика-пенсионера, сменщика Антипова, случилось несчастье: забыл он завести будильник, проспал и поэтому не отключил своевременно насосы. Емкости переполнились, мазут потек через края и залил всю станцию. Виновник, хоть никто не гнал его, сразу уволился, а за ним и остальные пенсионеры, поняв, что в несчастье повинна их старческая слабость...
Впервые за всю жизнь оказавшись не у дел, старик Антипов стал задумываться иногда, что жил он как-то однообразно, не замечал многого или просто отвергал за ненадобностью, а что-то важное прошло мимо... Не потому ли, оставшись один, он и не знал, куда себя деть?..
Времени было некуда девать, однако он просыпался рано, как просыпался всегда. Пил чай и бродил по дому, по двору, отыскивая хоть какую-нибудь работу. Не любил он возиться с деревом, не считал дерево за настоящий материал, но взялся делать наличники — и сделал! Да еще резные, точно затейливые кружева. Случалось, он поднимался и на чердак, где раньше Наталья занималась «мазней». Здесь стояло пыльное запустение, холод выморозил и запах красок. Перебирая как-то картины, старик Антипов нашел акварель, которая поразила его. Он долго, внимательно всматривался в пейзаж, в общем-то понимая, что не бывает таких сиреневых деревьев, домов, что и вода скорее не сиреневая, а синяя, серая, желтая, зеленая. И все-таки на картинке было все знакомо. Он кинулся к окну, стер пыль со стекла, чтобы лучше видеть, и тотчас догадался, что Наталья рисовала вид из этого окна: он узнал излучину реки, размытый в сиреневом тумане противоположный берег...
Он взял картинку и повесил у себя в комнате.
Регулярно, раз в неделю, старик Антипов ходил в цех. Он надевал парадный костюм, повязывал галстук, до зеркального блеска начищал ботинки. Пожалуй, он ходил бы и чаще, хоть каждый день — благо пропуск был пожизненный, — но тогда исчезло бы праздничное настроение, потому что слишком частый праздник уже не праздник, а будни. Сначала он бывал в цехе всегда по вторникам, однако скоро заметил, что его ждут: начальник цеха и парторг встречали, словно бы случайно, и сопровождали, как директора или главного инженера. Это не понравилось старику Антипову, и он изменил «расписание», стал приходить в цех в разные дни недели и в разное время.
А по вечерам они с Жуликом пили чай. Старик Антипов приучил к чаю и собаку. Жулик, поборов врожденное отвращение к этому непонятному и невкусному напитку, который испускал незнакомый, чуждый ему запах, честно выхлебывал свое блюдце, чтобы не обижать хозяина, не разочаровывать его. К тому же он видел, с каким удовольствием хозяин пьет чай и, может быть, думал, что это должны делать все.
Обычно после третьей чашки старику Антипову становилось жарко, он начинал потеть и слышал, как учащенно и громко бьется сердце.
Он отодвигал чашку в сторону и говорил:
— Стареем, брат, стареем... — Слова были всегда одни и те же, и Жулик привык к ним. — Сердце-то ишь как колотится! — Он не боялся этого, напротив, ему было необходимо слышать собственное сердце, чтобы не сомневаться, что оно по-прежнему работает. — Подумаешь, — вздыхая, продолжал он, — вроде много прожито, немало и сделано, а оглянуться назад почему-то страшно!.. С чего бы это, а?..
Здесь и Жулику делалось немножко страшновато. Он напрягался весь, прислушиваясь к шорохам и скрипам, к ветру, шумевшему за окном, однако не улавливал среди привычных, знакомых звуков ничего подозрительного, чужого, что было бы достойно внимания, и он удивленно смотрел на хозяина, не понимая, отчего ему страшно.
А старик Антипов не понимал удивления Жулика.
— Ну что?..
Жулик вилял хвостом, ласкался, скулил радостно, объясняя, быть может, что вокруг все в порядке, бояться нечего, можно спокойно допивать чай, заканчивать разговоры и отправляться спать.
— И тебе, брат, скучно? — Он гладил собаку, чесал за ухом, позволяя разок-другой лизнуть лицо.
Жар постепенно отступал, сердце, отдохнув, не билось уже так часто и гулко, и старик Антипов снова принимался за чай. За вечер, с передышками, он выпивал двухлитровый чайник.
Иногда забегала Надя Кострикова или заходил ее муж Борис.
Честно говоря, он не любил и не поощрял этих посещений, догадываясь, что они приходят по необходимости, скорее всего — по просьбе Клавдии, чтобы проверить, жив ли он. К тому же Борис обязательно приносил с собой выпивку, и старик Антипов знал, что эта поллитровка относится на его счет. Не в смысле денег, нет. Просто когда Надя начинает ворчать на мужа, Борис наверняка отговаривается тем, что выпивал он с Захаром Михалычем, а сам, между прочим, уже приходит навеселе! Но не это главное, почему он не любил, когда его навещали Надя или Борис. Главное, что с ними тесно связано собственное прошлое, ушедшие безвозвратно годы... Он ведь замечал, что и Надя с Борисом, бывшие совсем недавно молодыми, приближаются к тому возрасту, когда люди для молодых делаются пожилыми. И, замечая это, еще острее и болезненнее сознавал свою старость...
Иногда он не выдерживал и ругался на
