Алекси почитать вслух. Парень читал тягуче, без всякого выражения, столбец за столбцом, и трудно было различить, где конец одной статьи, а где начало другой. Но Алма внимательно слушала. Да и Юсси краем уха слушал, что пишут в газете о мировых делах. Слушал с презрительным и равнодушным видом, но некоторые мысли не могли не задеть его.

«...Мы считаем, что проблему деревенской бедноты невозможно решить, если не пойти в этом вопросе до конца. Предлагаемые нашей буржуазией планы свободного выкупа земли вместе с законодательством об арендных договорах суть не что иное, как отговорка, ровно ничего не дающая труженикам деревни. Это наивное утешение для маленьких детей, которым пытаются успокоить народ всякий раз, когда накопившееся недовольство грозит взрывом и буржуазия не может прибегнуть к своему обычному утверждению, будто никакого недовольства вообще не существует. Если учесть острый земельный голод, царящий в стране, то каждому должно быть ясно, что при свободной продаже цены тотчас возрастут настолько, что торппари окажутся не в состоянии выкупить свои земли. Уже не говоря о том, что и землевладельцы едва ли охотно продадут землю, даже по высоким ценам. Когда тысячи торппарей находятся под угрозой сгона, когда они не имеют возможности сохранить за собой арендуемую землю даже на старых кабальных условиях, в такой обстановке разговор о свободном приобретении земли — просто жестокая, кровавая насмешка. Есть лишь одно, единственно возможное решение: освобождение торппарей, согласно закону, с передачей им земли по твердым, государственным ценам, с помощью займов, предоставляемых государством».

— Говорить-то они все горазды. А как дойдет до дела, так и эти писаки свернут в кусты.

— Никто дела не уладит, пока вы на этой линии стоите. А вот если и вы пойдете голосовать на выборах, тогда все получится иначе.

— Не до голосования мне.

И Юсси, рассерженный, вышел вон. Он злился, потому что в душе чувствовал правоту газеты при всей своей неприязни к ней.

Когда же Алекси, читая статью, дошел до места, где было сказано, что «наши священники прекрасно объясняют беднякам, как трудно богатому войти в царство небесное, но сами грабят со спокойной совестью, дерут плату за требы, готовы отобрать у бедной вдовы последнюю корову...» — то и Алме показалось, будто дорога вдруг становится перед нею дыбом.

— Вот этого-то писать не следовало бы. До того уж дошли, что в газетах богохульствуют!

Тогда Аксели буркнул:

— Но ведь верно же сказано. Небось, мы с вами испытали это на собственной шкуре.

В таких случаях обычно возникали стычки, быстро кончавшиеся тем, что Аксели в гневе выходил из избы, вслед за отцом.

«Кансан Лехти», между прочим, подробно сообщала о забастовке в Лауко. И вот, когда Теурю предупредил Лаурила, чтобы тот с весны покинул торппу, его слово упало на хорошо подготовленную почву. Анттоо заявил, что никуда не уйдет, а, напротив, требует продлить договор по всем правилам, в письменной форме. Если не будет договора, он объявит забастовку.

Дело это обсуждали на правлении рабочего товарищества. Анттоо горячился, не слушал предостерегающих советов и все грозил забастовкой. Отто пытался втолковать ему, что положение безнадежное:

—-У тебя имеется лишь устный договор и в нем столько пунктов, грозящих сгоном, что тебя могут вышвырнуть по любому поводу. А бастовать в одиночку нелепо.

— Бастовать в одиночку! Небось, и другие поддержат. Иначе на кой черт нужно это товарищество?

Напрасно ему объясняли, что работники барона не могут бастовать против Теурю. Анттоо был словно в горячке. Наконец решили, что товариществу нужно попытаться уладить дело миром. Отто снова предупредил Анттоо, чтобы тот не обострял положение.

— Попробуем еще мы с ним поговорить, а если не поможет, ну тогда ищи защиты у закона. А забастовка — пустая затея.

В воскресенье Отто и Халме пришли в торппу Лаурила, откуда они вместе должны были отправиться к Геурю. Уже на крыльце они услышали крик Анттоо:

— Да перестань ты, дьяволенок, дразнить полоумного!

К этому крику примешалось возбужденное лопотание сумасшедшего, дверь распахнулась, и на крыльцо кубарем вылетел одиннадцатилетний Ууно. За ним выскочил Анттоо и, чуть не сбив с ног входящих гостей, погнался за мальчишкой, который, однако, успел уже скрыться. Из открытой двери вслед им неслись упреки Алины, бранившейся сквозь слезы:

— Господи, ну что за жизнь окаянная! Один сумасшедший, а другие чистые дьяволы! Куда, к сатане, мне с вами деваться?

Всякий раз, когда Халме оказывался свидетелем подобных сцен, в нем заметно усиливалось чувство собственного достоинства. Он принял чопорный вид и сухо, досадливо покашливал. Отто же преспокойно наблюдал за погоней. Когда Анттоо, задохнувшись, остановился и с бранью начал размахивать кулаками, Отто крикнул:

— Брось, Анттоо! Тебе с ним не справиться. Оставь.

Анттоо поплелся назад, бормоча:

— Ну, погоди, черт, я тебе еще всыплю!.. Я тебе еще задам баню. Этакий щенок и уже... Ну, я ж тебя прищучу так, что душа вон...

Вошли в избу, но после того, что произошло, разговор не клеился. Алина, по-видимому, сердилась и на посредников.

— Напрасно туда ходить, только языками трепать. Все равно придется нам убираться вон отсюда. Задумали лавку гут поставить, на нашем участке,—он и его брат, хрен редьки не слаще. Идол поганый! Года не прошло с того дня. как я его отшила: вздумал, черт, приставать ко мне, когда я в бане белье стирала. Я это и жене его скажу. Ну и шуганула же я его! Провались ты, говорю, больно ты мне нужен…

— Вот, черт, уж лучше бы ты не объясняла... Может, он и раньше дорогу знал, оттого и полез?

Анттоо был так зол, что не стеснялся посторонних. И снова поднялся у них крик:

— Бесстыжий ты... Сатана окаянный! Мне этакое никогда не было нужно.

Халме с видом оскорбленного достоинства поглаживал набалдашник трости. Наконец, принудив себя, он заговорил:

— Может быть, наш разговор ничего не даст, но все же надо попытаться использовать и это средство. Итак, у вас нет никакой задолженности по торппе, все повинности исполнялись своевременно и полностью?

— Даже с лихвой. Каждый чертов день отработан. Об этом нечего и говорить. И он, косомордый, сам знает, что он мне во всякой работе проигрывал. Так что дни, надо считать, были полными.

На полу сидела шестилетняя девчушка. Это была Элма. Давно нестриженные волосы падали ей на глаза, и девочка, настороженно притаясь, смотрела на гостей одним глазом через просвет в волосах. Отто рассмеялся и спросил:

— Что это за девица спряталась там,