ли они боялись ходить по этому лесу, нашпигованному танками и немцами. Солдат держал шесть плотно закрытых котелков, по три в каждой руке, и беглецы не сомневались ни секунды, что он в них несет. С той минуты, как они увидели котелки в руках обжоры-солдата, они поняли, что не уйдут отсюда. А он шкрябал и топал сапожищами и свистел, смешно выпячивая толстые, жирные губы. От своего насвистывания немец получал удовольствие, так как шел полузакрыв глаза и покачивая в такт свисту головой. Его лицо лоснилось от пота, на нем было выражено самодовольство и беззаботность.

Чем ближе подходил немец, тем сильнее вжимались в землю беглецы. В такт неторопливым шагам немца на его поясе раскачивался большой солдатский нож в чехле. Мундир был растегнут до половины, и из-под него виднелась несвежая рубаха, прикрывавшая волосатую грудь.

Вдруг Саблин так же, как тогда на танке, оторвался от земли, упираясь в нее ладонями. Он приготовился к прыжку и затаился, рассчитывая последние метры и секунды. Немец поравнялся с кустом, за которым его ждал Саблин. Но Филипп не спешил, он замер и еле сдерживал дыхание, боясь выдать свое присутствие. Он пропустил врага вперед, чтобы выйти из его поля зрения, и сделал всего несколько широких неслышных шагов. Теперь Саблин оказался за спиной у солдата и прыгнул. Он нанес ему сильный удар пистолетом по голове и мгновенно зажал ему ладонью рот. Ноги у немца подкосились. Тут же рядом оказался Коровенко, он подхватил из рук солдата котелки, не дав им упасть на землю и загреметь на весь лес. Саблин, не отпуская закрытого рта солдата, подхватил его правой рукой под мышку и потащил за кусты. Там ему на помощь пришел Малькевич, вдвоем они протащили тяжелое тело бесчувственного солдата метров двести и бросили на землю. Коровенко по-хозяйски аккуратно поставил на землю котелки, сдернул с немца пояс вместе с ножом и скрутил ему руки за спиной. Потом он перевернул его на спину и затолкал в рот пилотку.

Только после этого он с восхищением поглядел на Саблина и, не скрывая своих чувств, хлопнул по плечу Филиппа. – Ну и силен же ты, Филя! Ловко ты этого борова выключил!

Саблин усмехнулся, с трудом подавляя в себе волнение:

– Надо же тебя кормить, деревенский житель.

Малькевич тихо засмеялся и легонько ударил по затылку Андрея. – Ребята, раз начали шутить, дела наши не такие уж аховые.

– Ты хотел сказать, не такие уж хреновые, – поддел Малькевича Коровенко. – Интеллигент зачуханный!

– Самое страшное позади, – не отреагировал Малькевич на слова Коровенко.

– А что, по-твоему, самое страшное? – спросил Андрей.

– Самое страшное в нашем положении – страх, – ответил Малькевич. – Будем трястись – быстро… – он поискал слово, а Коровенко перехватил и добавил:

– Поносом изойдем.

Немец замычал и задвигался. Он вытянул ноги и попробовал освободить руки, но Коровенко ткнул его носком сапога в бок.

– Цыц, зараза! Едрена-Матрена! – за все время после разгрома эшелона произнес он первый раз свою присказку.

Солдат вздрогнул, открыл глаза, несколько секунд глядел на склонившегося над ним Коровенко. Его взгляд становился осмысленным, и вдруг в его глазах вспыхнул откровенный ужас.

Коровенко присел перед ним на корточки и стал рассматривать, как нечто диковинное:

– Очухался! Так вот ты какой, немчура. Губастый, жирный, сытый, наверно добродушный, любит свою мамочку, детишек, если они у него есть. Ничего особенного, человек как человек, у нас таких губошлепов полно. А кто же тогда в тех танках сидел, которые нас давили гусеницами? – Андрей захлебнулся от волнения. Ком снова встал у него в горле. – Кто же был в тех танках? – зловеще повторил он. – Неужели вот такие губастые и конопатые, и родила их нормальная женщина? В черных мундирах с черепами на рукаве.

Саблин тронул Андрея за плечо:

– Кончай философствовать. Давай есть и убираться подобру-поздорову, пока не хватились этого немца. Он же за едой пошел…

Коровенко быстро выстругал палочки, и они принялись, обжигаясь, неуклюже есть.

– Для японца это лучше всякой ложки, а я только и делаю, что облизываю палочку, – проворчал Малькевич.

Его взгляд упал на ногу немца. За голенищем торчала ложка, но Малькевич отвернулся и принялся облизывать палочку. Даже от одной мысли, что он облизнет ложку этого немца, ему сделалось дурно. Но он поборол в себе тошноту, склонился прямо к котелку и стал быстро выдергивать палочку, чтобы успеть донести до рта пищу.

Коровенко тоже углядел ложку за голенищем солдата и молниеносно выхватил ее, сказал при этом:

– Ему она уже не понадобится, а мне будет удобство. – Он, сунув ее несколько раз в землю, потер песком, вытер гимнастеркой и приготовился есть, но не удержался и съязвил:

– А ты еще пару раз палочкой поешь, – сказал он Малькевичу, – научишься, едрена-Матрена.

Саблин отпил из котелка и возразил:

– Боюсь, на этом наша учеба окончится. Больше нам такой гусь вряд ли попадется. Они что, хлеб не употребляют?

Коровенко сразу же уставился на немца, поднялся молча, выдернул изо рта у него пилотку, полез к нему под мундир и вытащил булку черного хлеба.

– Вот гадюка фашистская, припрятал! На что надеялся только? На том свете хотел еще перехватить? Не дожрал, рожа!

– Их нихт фашист! – возразил в испуге немец, – Ду бист бауэр, – почти прошептал он обреченно, каждую минуту ожидая смерти и затравленно озираясь по сторонам.

Коровенко перестал есть и посмотрел на Саблина.

– Что он лопочет?

Малькевич засмеялся и, посмотрев ласково на Андрея, ответил:

– Для тупых и лентяев, которые даже этих слов не выучили в университете, перевожу: я не фашист. Я – крестьянин.

– Врет! Подыхать не охота. А воевать на нас идти была охота? Ты на его ладони глянь: ни одной мозоли. Он сейчас еще скажет: Рот фронт! И что он коммунист.

– Их нихт коммунист! – возразил немец.

– Все равно тебе конец, Ганс, Иоган или Вильгельм. Нам пленные не нужны. Нам не приказывали брать в плен.

– Отто, – заискивающе заглядывал в глаза Коровенко немец, видно, принимая его за главного, от которого будет зависеть и жизнь, и смерть.

Молча они доели содержимое первых котелков. Филипп не разрешил есть хлеб и остальную кашу.

– Еще неизвестно, когда удастся нам перекусить, а идти наверно долго. Пойдем на Киев. Раз там наши, там и будем воевать. Алеша, ты не разлеживайся, а то совсем расслабишься и идти не сможешь.

Малькевич, сквозь валивший его после еды сон, пробормотал:

– Одну минутку, одну минутку…

Тут Саблин увидел, что Коровенко, привалившись к пню, уже спит. Его самого клонило в сон, но он понимал, что в этом