Когда Джон зашел к себе и зажег свет, его охватилонепреодолимое желание позвонить ей, протянуть руку, стать ее другом, сказать,что Александра помнит… что не все еще потеряно… Однако, может быть, ей этосовершенно не нужно?.. Как он и говорил за ленчем Элоизе, судьба сестер Уокербуквально не давала ему покоя.

Он попытался уснуть, но не смог — лишь ворочался с боку набок и наконец, не придумав для себя лучшего занятия, зажег свет и позвонил Сашев Денвер. Она была у себя в номере — только что пришла с выступления ипроклинала боль в ступнях.

— Я рад, что у тебя все по-старому, — рассмеялсяДжон, ложась на спину и думая, не переборщил ли с критикой Саши в разговоре сбывшей женой.

С Сашей он пережил немало приятных минут; в эту ночь онособенно затосковал по ней.

— Хочешь, встретимся в Сан-Франциско?

— Когда?

— Я лечу туда завтра. И освобожусь через пару дней.

Когда вы заканчиваете гастроли в Денвере?

— Завтра. И отправляемся в Лос-Анджелес. ВСан-Франциско выступления отменены.

— Я могу приехать в Лос-Анджелес.

— Мне кажется, не стоит.

Наступило долгое молчание. Джон нахмурился:

— Почему?

— Это может огорчить кое-кого из нашей труппы, —сказала она неопределенно.

Джон медленно сел в кровати. Он привык к определенности всвоих отношениях с женщинами.

— Ты имеешь в виду кого-то конкретно?

— Не знаю… Сейчас слишком поздно беседовать на этутему.

В номере слышался мужской голос.

— Кто там у тебя: Доминик, Пьер или Петров?

— Это Иван, — сказала Саша раздраженнымтоном. — Он сегодня растянул подколенное сухожилие и очень расстроен.

— Передай ему мои соболезнования. Но сначала объяснимне, что происходит. Знаешь ли, я не мальчик, чтобы меня водили за нос.

— Ты не понимаешь, как тяжело быть артистомбалета, — простонала она в трубку.

Джон снова откинулся на подушки:

— Я же пытался это понять, черт подери. Чего именно яне понимаю?

— Артисты балета нуждаются друг в друге.

— А-а… Так вот где собака зарыта!.. И с Иваном как разтакой случай?

— Да нет же… То есть да… Но это не то, что ты думаешь.

— Откуда, черт возьми, ты знаешь, что я думаю? Тынастолько занята заботами о себе, своих ступнях, своей заднице, своихсухожилиях, что не заметила бы чужих мыслей, если бы они были написанынеоновыми буквами!

— Это несправедливо!

Саша вдруг расплакалась, а Джон впервые за многие месяцывоспринял это равнодушно. Внезапно один телефонный разговор поставил в ихотношениях точку.

— Тем не менее, детка, это правда, — сказалон. — Я думаю, нам лучше раскланяться и сойти со сцены, прежде чемопустится занавес. Если я правильно прочел программу, четвертый акт только чтозакончился.

— Почему бы нам спокойно не поговорить, когда явернусь?

— О чем? О твоих ступнях?.. Или о том, как артистыбалета нуждаются друг в друге? Я не артист балета, Саша, я мужчина. У менятрудная работа, мне нужна женщина, которую я любил бы и которая меня любила бы,спутница жизни. К тому же и детей я хочу иметь. Ты видишь себя в роли матери?

— Нет… — По крайней мере, она была честна. Сама мысль одетях ее пугала. Саша и не помышляла о том, чтобы на целый год прерватьвыступления, после чего пришлось бы восстанавливать форму.

— Почему это так важно?

— Хотя бы потому, что мне сорок два года. Я не могубольше тратить время на подобные игры. Свою дань богемной среде я отдал. Теперьмне хочется чего-то другого.

— Вот это я и имела в виду… Ты не понимаешь, как тяжелобыть артистом балета. Джон, дети — это совсем не важно.

— Но не для меня, малышка. Как и многие другие вещи, укоторые ты не признаешь. Я тебе не нужен. Тебе никто не нужен. Скажи себе эточестно.

Наступило долгое молчание. Джону вдруг захотелось закончитьразговор. Все уже было сказано. Впрочем, запас слов был исчерпан уже давно,просто оба этого не замечали.

— До свидания, Саша… Не переживай. Увидимся, когдаприедешь. Сходим вместе пообедать или чего-нибудь выпить.

Он знал, что Саша захочет забрать оставленные у него вквартире вещи, но она может сделать это и в его отсутствие.

— Так ты хочешь мне сказать, что все кончено? Она,похоже, была шокирована. В отдалении снова раздался мужской голос.

«Интересно, — подумал Джон, — они так и живут вномере вдвоем? Хотя какое мне теперь дело!»

— Думаю, что да.

— И поэтому ты мне позвонил?

— Нет. Просто так получилось. Наверное, пришло время.

— У тебя появился кто-то другой? Джон улыбнулся:

— Да нет…

Забавно, но у него появилось целых три женщины, которых онискал, которые днем и ночью занимали его ум и сердце, но не в том смысле, какойвкладывала в свои слова Саша.

— В общем-то никого… Не переживай, Саша. Он тихоположил трубку и погасил свет. Засыпал он с улыбкой, впервые за многие месяцычувствуя себя свободным. Он был рад, что позвонил ей. Наконец все этокончилось.

Полет был неутомительным. Джон прибыл в Сан-Франциско в двачаса дня местного времени, а встреча с Ревеккой была назначена на четыре.

Ее офис размещался в старом викторианском здании, окруженномветхими домами. Однако Джон был приятно удивлен, когда внутри помещенияоказались ухоженными, хорошо оформленными, уставленными цветами.

Ревекка Абрамс, женщина шестидесяти с небольшим лет,выглядела довольно привлекательно, хотя и немного странно. Ее седеющие волосыбыли заплетены в косу, а одежда — джинсы и накрахмаленная белая блузка — скореегодились для молодежи, так же как и красные матерчатые тапочки. В общем, онапроизводила впечатление интеллигентной, ухоженной пожилой хиппи.

Встретив Джона теплой улыбкой, она пригласила его в кабинет.

— Вы не похожи на большинство наших клиентов, мистерЧепмен. Хотите кофе или чаю? У нас дюжина разновидностей травяного чая.

Ревекка снова улыбнулась, указывая на маленькую, залитуюсолнцем кухню, смежную с кабинетом.

Джон покачал головой. Ему ужасно не хотелось ее огорчать,но, увы, такова была его миссия.

— Я здесь по личному вопросу, миссис Абрамс. Я уже довольнодолго разыскиваю вас и вашего мужа. Не так легко оказалось вас найти. Ярасполагал только вашим нью-йоркским адресом тысяча девятьсот пятьдесятседьмого года.