* * *

Я пришла в девять, как было велено, но оказалась последней из приглашенных. Наспех нарядилась в шмотки из одобренной Никки части моего гардероба – велюровый топ темно-зеленого цвета, черный кардиган с широкими рукавами и серый шарфик. Надушилась ванильным парфюмом, накрасила губы блеском с ароматом марихуаны. В темноте нас будет не различить на вкус.

Махнув рукой в сторону полуподвала, миссис Драммонд сообщила:

– Девочки внизу.

Девочки: ленивые кошки, разлегшиеся по кушеткам и спальникам, улыбчивые и когтистые, ровно такие же, как в школе и в детском саду, такие же, какими я запомнила их на вечеринке, которой не помнила.

Девочки. Полетт Грин, которую никто не любил, но все терпели, потому что не хотели показаться расистами, и которая никогда не общалась с другой чернокожей девчонкой из нашего класса, настоящей голливудской афроамериканкой с косичками и пейджером, потому что родители ей запрещали. Сара Кей, отец которой страдал рассеянным склерозом и никогда не выходил из дома. Кейтлин Дайер, очаровашка, которую обожали все, даже я, потому что она была проста в общении, задорна и на первый взгляд совершенно безобидна; а еще она была жуткая клептоманка, пыталась украсть выпускной фонд, а теперь находилась на суперсекретном удвоенном испытательном сроке, потому что когда ее поначалу решили исключить, родители в ответ пригрозили засудить школу. Мелани Херман, которая спала с бойфрендом своей лучшей подруги. Ники Кантор, у который был и всегда будет герпес.

Я знала все это от Никки, и поскольку она со мной откровенничала, я ей доверяла. Постепенно забыв, что все это не ее секреты. Что девочки тоже ей доверяли.

Девочки смотрели телевизор и над чем-то смеялись. Как оказалось, надо мной.

Надо мной, которая не подозревала о съемке и пускала слюни во мраке. Сначала просто тени, потом лица, нечеткие и знакомо зернистые: съемки с отцовской видеокамеры Никки, той, которую она так любила. Мелани, Энди, Майка. В темноте раздался визгливый голос: «Уик-энд у Берни!»[63], меня поднимали, вокруг мельтешили мускулистые руки, неуклюжие и оголенные.

– Шлюха, – сказал кто-то, и в кадре появилась рука, она написала маркером у меня на животе: «Ш-Л-Ю-Х-А», а потом нарисовала вокруг соска улыбающуюся рожицу.

На экране и в полуподвале звенел девичий смех. Остановка, перемотали назад, быстрая перемотка вперед, опять поехали.

– Она хочет, – сказал голос за кадром, а на экране Энди Смит склонился над тряпичной куклой, лег на нее, бедро к бедру, грудь к груди, сделал засос ей на щеке, потом на грудине, потом вокруг смеющейся рожицы.

– Стащи с нее трусики, – потребовал голос. – Вставь палец, пусть станет мокрой. Видишь? Она хочет! Она вся мокрая. Пусть пососет. Ей хочется попробовать.

Разные руки, разные пальцы и языки. Но голос всегда один и тот же. И все ему повиновались.

Никки нравилось командовать.

– Сейчас будет самое главное! – прыснула настоящая, не экранная Кейтлин, пока у девушки на экране текла изо рта струйка рвоты, и я догадалась, что они уже смотрели эту запись.

С экрана слышались стоны и звуки рвоты, и Мелани сказала:

– Эрекция пропала.

А голос Никки говорил: постарайся, не будь бабой, уже поздно отступать, потом замигал красный огонек разрядившегося аккумулятора, и экран погас.

Наверное, я издала какой-то звук.

Наверное, Никки давно знала, что я тут.

Разумеется, она знала, что я тут.

Никки обернулась.

– Ой. Ханна. Ты уже здесь, – проговорила она без всякого выражения. – Ой, дорогая, наверное, ты все видела.

* * *

Не знаю, как я выбралась оттуда. Каким-то образом, ориентируясь по зеркалам, переключая передачи, включая поворотники – как учила Никки, – доехала до дома.

Заперлась в комнате, опустилась на пол. Меня сжигало холодное пламя.

Если бы тогда я смогла поговорить с ней, с этой девочкой на полу, с этой раздавленной девочкой, я бы сказала ей: «Это не твоя вина, не твоя история. Жизнь не кончена. Рано или поздно все забудется».

Но теперь я знаю, и знала тогда: пламя никогда не угаснет.

Ханна в огне.

Ханна сгоревшая, выпотрошенная, выскобленная дочиста, Ханна-жертва, Ханна-дура, Ханна-труп. Ханна-идиотка. Ханна мертвая.

Декс, очнись.

Лэйси. Будь самим собой[64]

Насладившись своей шуткой, когда она внушила тебе, будто я трахаюсь с твоим отцом, Никки пришла по мою душу. Тогда, понятное дело, уже пришел конец всему, что бы ни происходило между ним и мной; все кончилось в ту же минуту, как он понял, что ты нас видела. Слава богу, ты сбежала оттуда, Декс, и не застала его слез.

– Господи, что я наделал, что я наделал, какой же я засранец, что я наделал… – и так далее, и так далее, буквально до тошноты; а может, я вовсе не из-за этого заблевала всю парковку, но тут он хотя бы сразу заткнулся. Потом он велел мне ехать домой и больше не возвращаться, а я говорила и делала такие вещи, которыми отнюдь не горжусь, пока он не схватил меня за плечи и, удерживая на расстоянии вытянутой руки, не произнес небольшую речь о том, что мне следует больше себя уважать, и ожидать большего уважения от других, и перестать думать, будто я гожусь только для секса, и все это время у него штанах кое-что торчало, а мы притворялись, что ничего нет и вообще всё фигня.

Короче, полный бардак и абзац, Никки такое очень нравится, и разумеется, она тут же сунула в мой шкафчик записку, попросив меня встретиться с ней на озере. Если бы на станции и вообще в лесу, я бы не пошла. Но она, ясное дело, и не стала бы просить. «Встретимся на озере», – говорилось в записке, и я решила: ну ладно, потому что даже вонючие водоросли городского пруда напоминали мне о том, другом озере, твоем и моем, чистом, голубом, нашем. Никки принадлежала лесу, была частью леса с его искореженными рельсами, воронками и запахом гниющей коры. Ты же олицетворяла воду.

Я приехала рано, но Никки меня опередила, она уже сидела на причале. Дожидалась меня.

– Не страшно встречаться со мной наедине? – поинтересовалась я. – Ходят слухи, что я могу убить тебя силой разума.

– Это при условии, что он у тебя есть.

– Бестолочи, отстающей по математике, видимо, лучше помалкивать.

Она вытащила из сумки бутылку ликера «Малибу»:

– Выпьем?

Ликер оказался слишком сладким, от запаха меня замутило, но я сделала пару глотков. Никки попеременно с ликером отхлебывала из бутылки с водой, судя по всему, разбавленной водкой.

Мы начали разговор, только