Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Увидишь, – ответила ты, но уже тогда я знала.
Я решила, что Никки, должно быть, в конце концов тебе все рассказала, иначе откуда тебе знать про станцию, зачем еще тащить меня туда?
Станция осталась такой же, как была, только еще больше заросла и проржавела. Ты ждала, что я буду сильной, и я была сильной. Твоя Лэйси не сбежит; твоя Лэйси не забудет, как дышать.
Привидений не существует.
Судьбы не существует.
Но существует справедливость.
Ты остановилась перед товарным вагоном, чуть не споткнувшись о ржавое ведро, полное темной дождевой воды. Ты взялась за висячий замок, и в тишине между нашими вдохами я услышала негромкую музыку и ее вопли.
– Декс… что ты натворила?
Ты рассказала мне про вечеринку в доме Никки, про видео и про другую вечеринку, и пока ты рассказывала, я поняла, что ты пьяна. Она растоптала тебя – вот что она с тобой сделала. В конечном счете она растоптала нас обеих. И хочешь правду? Самую ужасную, самую постыдную правду? Я даже обрадовалась, обрадовалась, когда поняла твои мотивы, поскольку это означало, что Никки не проговорилась про нас. Она тебя растоптала, а я все равно радовалась, что она пощадила меня.
Теперь можешь меня ненавидеть.
– Мне очень жаль, – сказала я тебе. Мне хотелось обнять тебя, защитить, изменить ради тебя историю, убить ради тебя. – Мне очень жаль.
– Дело не в том, как она поступила со мной, – сказала ты. – Дело в том, как она поступила с нами. Вот за что она расплачивается.
Ты набрала код и открыла замок.
И вот она, Никки: скорчилась в углу, закрывается дрожащими руками от света, орет в голос. Никки Драммонд, испуганное животное во мраке.
И вот она ты: улыбаешься, гордая мамаша, похваляющаяся своим чудесным младенцем. Той ночью сцена, которую ты создала для меня, из идеи воплотилась в реальность. Ханна Декстер в товарном вагоне с ножом.
– Почему она голая? – спросила я, когда вновь обрела дар речи, проглотила и переварила то, что ты сделала, но пока не могла говорить о ноже. – Господи, ты ведь забрала у нее одежду, Декс.
Ты предложила спросить у нее, ведь именно она научила тебя, что знать быть голой.
Никки поднялась, вжавшись в угол, готовая к броску, и пусть разум временно покинул свое вместилище, тело подсказало ей, что ситуация изменилась. Бессвязный вопль уступил место словам. Имени:
– Лэйси.
Я вырубила проклятое стерео, верещавшее про гребаного священника. Вся эта сцена выглядела жутким клише, Декс.
– Что ты делаешь? – спросила ты.
– Лэйси, – сказала Никки. – Лэйси, забери меня отсюда нахрен, она вконец долбанулась, скажи ей отпустить меня.
Вероятно, я суетилась недостаточно быстро, чтобы угодить ее высочеству.
– За тобой должок, – напомнила Никки. – Посмотри, где мы. Вспомни, что сегодня за ночь. Твою мать, за тобой должок, так давай разруливай эту херню.
Весь вопрос был в том, сумеет ли она держать язык за зубами. Я бы, пожалуй, сумела. Я пошла за тобой в лес, Декс, но дальше я бы не двинулась. Не в эту ночь. Лес опасен, я это знала. События имеют склонность выходить из-под контроля.
Я уже испробовала здесь достаточно крови, да и Никки, чтобы я о ней ни думала, тоже. Вот что я сказала бы тебе, погладив тебя по головке и вручив орден за старания, а потом отправила бы бедную, извалянную в грязи Никки в скорбный путь домой. Я не стала бы возвращать ей одежду. Но помогла бы, потому что не мучаю животных, и потому что теперь, когда она опустилась до животного состояния, до бесформенной дрожащей груды из бешеного пульса, пота, одышки и страха, ее было проще любить.
Я помогла бы ей, если бы не ее гребаная уверенность, что я так и сделаю.
Я вытащила тебя из вагона и снова заперла Никки в темноте.
– Какой у нас план, Декс?
– В смысле?
– В смысле – что теперь?
Сразу стало ясно, что так далеко ты не загадывала.
– Она никому ничего не расскажет, – сказала ты. – Я знаю ее лучше, чем ты. Слишком унизительно для нее. Нам ничего за это не будет.
Я не стала тебе напоминать, что половина «нас» пока еще не сделала ничего предосудительного.
– Значит, вот так? Продержим ее взаперти несколько часов, а потом отпустим на все четыре стороны?
– Ну… видимо, да?
– Думаешь, что-нибудь изменится? – спросила я. – Тебе не кажется, что она тут же возьмется за старое?
– У тебя есть идея получше? Так и слышу умоляющие нотки в голосе.
– Ты по мне скучала, Декс?
В вершинах деревьев громко завывал ветер, но, если напрячь слух, можно было различить плач Никки.
– Что?
– Я по тебе скучала.
А потом ты плакала, и даже я, наверное, плакала, пусть и совсем чуть-чуть, впрочем, было слишком темно, чтобы ты заметила; и мы обнялись, но без всяких девичьих слюней-соплей в духе «Языка нежности»[65], а будто мы в спасательной шлюпке, вдвоем посреди безбрежного моря, в бесконечной тьме, поддерживаем друг друга на плаву.
– Прости, – сказала ты, и мне стало смешно: столько месяцев я ждала от тебя этих слов, а теперь они уже были не нужны.
– Я и не знала, что ты способна на такое, – заметила я, постучав по вагону, а ты улыбнулась в ответ и пошутила, что у тебя хорошая учительница.
– Думаю, это не предел, – сказала я. – Если ты готова.
– Просто скажи, что мне надо делать.
Невероятно: после «Горизонтов», после всего, что случилось в лесу, после Сатаны и павших его жертвой девушек, после моего неродного отца и твоего родного, после того как Никки украла тебя, а потом вернула обратно, – мы каким-то образом очутились в самом начале. На своем месте.
Я еще не придумала план, но ведь была ночь чудес, и слова пришли сами собой. Я знала, с чего начать.
– Первым делом мы ее свяжем.
Они
Мать Никки всегда жалела других матерей. Большинство из них были менее состоятельны, менее привлекательны, менее искушены в тонкостях предвыборной кампании родительского комитета и организации благотворительных распродаж выпечки. Короче говоря, они не дотягивали по всем параметрам, неудивительно, что и дочери у них получились неважные. Она очень жалела этих женщин, потому что у них, в отличие от нее, не было Никки. Какое везение, всегда говорили другие матери, какая сказочная удача, что у тебя такая дочь. Настоящее благословение, твердили они, пытаясь примириться с тем, что сами ничем не заслужили своих посредственных отпрысков,