Настал 1967 год, а консерватория так и стояла закрытой. И все же Воробушка вызвали на митинг. Митинг оказался созван исключительно в его честь. Юй Хуэй, новый руководитель трудколлектива, в котором числился Воробушек, занял кабинет Хэ Лутина и преобразил его дюжиной плакатов с Мао Цзэдуном и полудюжиной — с госпожой Мао в разных нарядах. У Юй, тоже композитора, было длинное лицо, неизменно напоминавшее Воробушку спаржу. Он с видимым удовольствием сообщил Воробушку, что того переводят на фабрику в южном пригороде.

— Товарищ Юй, могу ли я уточнить, что это за фабрика?

— Полагаю, вы будете изготавливать деревянные ящики.

Юй Хуэй встал из-за стола. Лицо его как будто отросло еще длиннее.

Воробушек почувствовал на себе пристальный оценивающий взгляд двенадцати Председателей Мао.

— Когда меня переведут?

— Я как раз готовлю ваше личное дело. Потерпите, в свое время мы вам сообщим.

— А мне разрешат когда-нибудь снова писать музыку?

Юй Хуэй улыбнулся, словно ему стало неловко за Воробушка — как же тот мог задать такой наивный вопрос.

— Знаете пословицу? «Настало время перетянуть смычок», — он сам посмеялся своей шутке. — Вы не единственный, кто должен исправиться и начать заново. Но скажите, вы что, правда отказались от места в Центральной филармонии?

— Я был недостоин этого предложения.

Юй Хуэй снова улыбнулся и лениво помахал рукой, отпуская Воробушка восвояси.

Воробушек вышел из консерватории и повернул на улицу Фэньян. Неистовое солнце вымыло из улицы весь цвет, так что велосипеды и редкие грузовики словно исчезали в белом занавесе горизонта.

Дома обнаружился Да Шань, неожиданно вернувшийся из Чжэцзяна. Он сидел за кухонным столом и писал разоблачения на длинных листах упаковочной бумаги. Когда Воробушек вошел, брат поднял было глаза, и кисть замерла у него в руке — но затем он вновь опустил взгляд и продолжил: «Наиболее фундаментальная задача культурной революции — уничтожить старую идеологию и культуру, что на протяжении тысяч лет вскармливал класс-эксплуататор. Контрреволюционеры наподобие Вэня Мечтателя с неизбежностью будут искажать маоистскую мысль, сопротивляться ей, нападать на нее, бороться с нею. На вид они человеческие существа, но в душе они дикие звери, в лицо они говорят с вами на человечьем языке, но за спиной они…»

Воробушек ретировался на крошечный балкончик второго этажа. В переулке бабушка купала внука в железной ванночке, и ребенок радостно ворковал. Эти звуки пробудили Воробушка от размышлений. У него еще оставалось три блока сигарет Hatamen, присланных Каем из Пекина. Сигареты, достать которые было чрезвычайно трудно, ценились не меньше полной горсти талонов на еду — а то и больше. Сейчас он благоговейно выкурил одну; Hatamen неизменно доставляли ему самое большое наслаждение за день.

На кухне Папаша Лютня перечитывал последнее письмо от Большой Матушки. Ты что, за дуру меня держишь? Говори, что случилось.

В конверте лежало еще два письма, адресованных Чжу Ли от родителей. Так, значит, они нашли Вэня, подумал Папаша Лютня. Но было ли чудо чудом, если свершилось слишком поздно? Он вынул зажигалку, подпалил листы и бросил их на жаровню.

— Девять жизней, одна смерть, — повторил он старую поговорку, глядя, как бумага сворачивается в двух направлениях сразу — и в сторону пламени, и стремясь от него убежать. — Девять жизней, одна смерть.

Да Шань отложил кисть. Плакат уже был в четыре фута длиной. Он поднял глаза на лестницу, встретился взглядом с Воробушком, и на лице мальчика замерцали чувства. Воробушек опознал скорбь, страх, раскаяние. Мальчик был подростком и мечтал стать архитектором, но красный галстук юных пионеров был крепко повязан ему на шею, а руки его огрубели от туши. Если хочешь быть архитектором, ступай на площадь Тяньаньмэнь, подумал Воробушек. Вот бы тебе разглядеть в ней голову, руки, ноги, сердце, легкие. Встать бы посередине площади и прислушаться. В лестничном пролете как будто корчилась тень Чжу Ли, словно дух той был привязан к его мыслям и никак не мог освободиться.

Да Шань ждал, что Воробушек хоть что-нибудь скажет. По дороге домой она надеялся лишь на то, что старший брат ему поможет, что Воробушек не позволит отправить его обратно в Чжэцзян, где, дабы искупить вину за нечистых членов собственной семьи, он вынужден был возглавлять нападения на учителей и других одноклассников. Вынужден был их ломать. Летучий Медведь сказал, что Чжу Ли, должно быть, была виновна, потому что только преступники кончают с собой. Летучий Медведь поклялся никогда не возвращаться домой.

— Только предатели совершают самоубийство, — произнес Да Шань, не сводя с брата взгляда.

От пальцев Воробушка поднимался дым.

— Только те, кто виновен, кончают с собой. Это правда?

Молчание.

— Это правда? — повторил Да Шань. Мягкость и слезы в собственном голосе приводили его в ярость. — Это правда, что она покончила с собой? Если Чжу Ли правда была предательницей, то она все это заслужила.

Воробушек спустился по лестнице, и Да Шань ждал, что тот что-нибудь сделает, наконец-то его ударит. Это вот кошмарное молчание, подумал Да Шань, встало между ними, и он понятия не имел, как это прервать.

Когда они оказались лицом к лицу, Воробушек коснулся его плеча. Рука брата оказалась совершенно невесома.

— Позаботься в Чжэцзяне, чтобы хунвейбины тобой гордились. Они ведь теперь твоя единственная семья, не так ли?

Да Шань расплакался. Слова его в ярости сыпались, как удары.

— Ты хуже предателя. Кто тебя прикрывает? Ты ничего не сделал, чтобы спасти Чжу Ли, ты только о собственной карьере и думал!

Воробушек уронил руку. Он посмотрел на Да Шаня и подумал: ты был такой крошечный, что я мог закинуть тебя на плечо, как мешок бобов.

Отец вышел к ним из кухни.

— Довольно, — прошептал Папаша Лютня, не переставая щелкать зажигалкой. — Я не желаю слышать имени вашей двоюродной сестры. Вы меня слушаете? Все кончено. Кончено.

Да Шань не обратил на отца ни малейшего внимания.

— Воробушек, ты настоящий трус. Может, Чжу Ли и была предательницей, но она хотя бы знала, кто она есть. Ты что, правда думаешь, что невидимый? Думаешь, никому не видно, что ты такое? — Чем громче он кричал, тем сильнее злился. — Ты всегда был самый талантливый, все так говорили, но что толку от таланта, если внутри у тебя пустота? За тобой придут следующим, я обещаю! И никто тебя не спасет. Уж об этом я позабочусь!

Воробушек оторопело повернулся к плакату, который нарисовал Да Шань. Он сам учил брата писать первые слова и теперь испытал удовлетворение при виде шатких, косых и почти нечитаемых иероглифов. Он развернулся и вышел прочь из комнаты, за парадную калитку и в переулок.

— Мой брат — вырожденец! — Да Шань выбежал за ним в переулок и кричал ему вслед. В окнах над ними плавали бдительные лица, оценивая и судя. — У тебя что, совсем стыда нет?